Для нас же всех, детей своей подруги, императрица Александра Федоровна была второй матерью и благодетельницею нашего семейства.
Отец мой родился в Петербурге и воспитывался во 2-м кадетском корпусе, в то время, когда главным начальником всех кадетских корпусов был князь Платон Александрович Зубов. Помню, как отец рассказывал, что вечером, накануне смерти императора Павла I, будучи дежурным кадетом, отец мой пришел с рапортом к Зубову и, войдя в комнату, застал князя сидящим перед камином и упорно смотревшим в пылающий огонь. Зубов до того был занят своей глубокой думой, что не слышал рапорта вошедшего в комнату дежурного и долго оставался неподвижным и бледным, как смерть.
На одном параде отец мой, бывший портупей-юнкером, держал знамя, которое сильно дувший ветер вырывал из рук, но молодой человек, хотя и с большим трудом, удерживал его. Это было замечено императором Александром I, и с этого дня государь стал к моему отцу очень милостив, даже призывал его к себе в кабинет и разговаривал с ним, как это в то время было принято, чтоб узнавать поближе людей и давать хорошие советы юношеству. Впоследствии государь назначил отца моего адъютантом к своему брату, великому князю Николаю Павловичу[59]. Отец мой перед этим назначением только что женился на графине Туровской, как было сказано, и император Александр Павлович объявил ему, что будет восприемником всех его детей, так что сестры и братья мои все были крестниками Александра Павловича, за исключением брата Сергея, родившегося, как сказано выше, в 1825-м году, и меня, родившейся в 1832-м году; нашим крестным отцом уже был император Николай I.
Родители мои боготворили императора Александра Павловича и глубоко чтили его память.
Когда у великого князя Николая Павловича и у великой княгини Александры Федоровны родился первенец, великий князь Александр Николаевич, наш будущий царь-освободитель-мученик, в Москве 17 апреля 1818 года, то отец мой был послан в Берлин с этим радостным известием и удостоился подходить к кровати и целовать руку августейшей родильницы в первые же минуты рождения малютки, чтоб быть свидетелем состояния здоровья молодой матери и ее новорожденного сына, дабы сообщить об этом ее царственному отцу.
При восшествии на престол императора Николая I отец мой был пожалован в генерал-адъютанты и командовал лейб-гвардии Московским полком, как я уже говорила. После же полученной им раны в голову 14 декабря 1825 года он принужден был выйти в отставку, потому что долго и страшно страдал от этой раны; с ним случались припадки, доходившие почти до сумасшествия. Тогда он купил имение в Финляндии «Ленакилля» и поселился там со всем своим семейством, страдая жестоко нравственно и физически. Спокойствие и хороший деревенский воздух подействовали на него благотворно, так что он поправился здоровьем.
Когда разразилась холера у нас в 1831 году, государь Николай Павлович и императрица Александра Федоровна, беспокоясь об участи моих родителей и их семейства, в глуши Выборгской губернии, без всякой медицинской помощи в случае заболевания, выслали за нами пароход в Систербек, чтобы, минуя Петербург, где холера уже сильно свирепствовала, перевезти нас прямо в Петергоф, куда переехала императорская фамилия.
Так как здоровье отца моего настолько поправилось, что позволило ему опять принять службу, государь пожаловал его в шталмейстеры высочайшего двора. Все это я знаю по рассказам императрицы Александры Федоровны и покойных родителей моих, потому что я тогда еще не существовала.
Я, будучи самая младшая, была, так сказать, Веньямином семейства; меня баловали родители и старшие братья и сестры. Постоянно неразлучно находилась я при матери и поэтому часто сопровождала ее к государыне.
Самое мое светлое воспоминание детства, которое навсегда осталось запечатленным в моей памяти, — это когда я присутствовала на утренних завтраках членов царской семьи. Все они собирались каждый день к августейшей матери пить кофе. Что это была за картина. Боже мой! Во-первых, три красавицы великие княжны Мария, Ольга и Александра Николаевны, прелестные, полные обаяния, всякая в своем роде. Потом великие князья — один лучше другого. Какая дружба между ними была! Какая радость видеться снова утром! Все были так веселы, так счастливы, окружали родителей с такою любовью, без малейшей натяжки. Тут император Николай Павлович был самый нежный отец семейства, веселый, шутливый, забывающий все серьезное, чтоб провести спокойный часок среди своей возлюбленной супруги, детей, а позже и внуков. Император Николай I отличался своей любовью и почтением к жене и был самый нежный отец. А какую любовь умел он внушать и своему семейству, и приближенным! Правда, он сохранял всегда и во всем свой внушительно-величественный вид, и когда заслышишь, например, его твердые приближающиеся шаги, сердце всегда забьется от какого-то невольного страха, но это чувство так перемешивалось с чувством счастья его увидать, что в тебе происходило что-то такое, что трудно выразить и ни с чем сравнить нельзя, а когда он милостиво посмотрит и улыбнется своим, полным обаяния взглядом и улыбкой, притом скажет несколько слов, то, право, осчастливит надолго.
Накануне Рождества Христова, в Сочельник, после всенощной, у императрицы была всегда елка для ее августейших детей, и вся свита приглашалась на этот семейный праздник. Государь и царские дети имели каждый свой стол с елкой, убранной разными подарками, а когда кончалась раздача подарков самой императрицей, тогда входили в другую залу, где был приготовлен большой, длинный стол, украшенный разными фарфоровыми изящными вещами с императорской Александровской мануфактуры. Тут разыгрывалась лотерея между всей свитой, государь обыкновенно выкрикивал карту, выигравший подходил к ее величеству и получал свой выигрыш-подарок из ее рук.
С тех пор, что я себя помню, с моих самых юных лет, я всегда присутствовала на этой елке и имела тоже свой стол, свою елку и свои подарки.
Эти подарки состояли из разных вещей соответственно летам; в детстве мы получали игрушки, в юношестве — книги, платья, серебро; позже — брильянты и т. п. У меня еще до сих пор хранится с одной из царских елок: письменный стол со стулом к нему, на коем и сижу в эту минуту; сочинения Пушкина и Жуковского, серебро и разные другие вещи. Елку со всеми подарками мне потом привозили домой, и я долго потешалась и угощалась с нее.
Нас всегда собирали сперва во внутренние покои ее величества; там мы около закрытых дверей концертного зала или ротонды в Зимнем дворце, в которых обыкновенно происходила елка, боролись и толкались, все дети между собою, царские включительно, кто первый попадет в заветный зал. Императрица уходила вперед, чтобы осмотреть еще раз все столы, а у нас так и билось сердце радостью и любопытством ожидания. Вдруг слышался звонок, двери растворялись, и мы вбегали с шумом и гамом в освещенный тысячью свечами зал. Императрица сама каждого подводила к назначенному столу и давала подарки. Можно себе представить, сколько радости, удовольствия и благодарности изливалось в эту минуту. Так все было мило, просто, сердечно, несмотря на то что было в присутствии государя и императрицы; но они умели, как никто, своей добротой и лаской удалять всякую натянутость этикета. Более полвека теперь прошло, много воды утекло, а как представится это счастливое прошлое, невольно слезы навертываются на глаза.
