Жорж Бордонов - Мольер

Кто такие эти Бовали? Его зовут Жан Питель; сам он себя называет сьер де Боваль. Его жена — Жанна Оливье-Бургиньон, приемная дочь Мушенгра, по прозвищу Филандр, значит, потомственная актриса. Супруги Боваль играли в труппе Маре, потом — в труппе герцога Савойского. Королевский указ требует их в Париж, в Труппу Короля, которую они покинут в 1673 году. Жанна де Боваль не без способностей. Ее супруг останется на вторых ролях, хотя будет замечательным Диафуарусом. Эта чета произведет на свет десятерых детей и оставит свидетельства о своих житейских неурядицах: о дочке, увезенной из дому каким-то повесой, о служанках — воровках и пьяницах. Жан Питель де Боваль доживет до 1709 года, его жена — до 1720-го.

Итак, в сезоне 1670/71 года мольеровская труппа выступает в таком составе:

мужчины — Мольер, Лагранж, Латорильер, Юбер, Дюкруази, Дебри, Барон и Боваль (этот последний — на полпая);

женщины — Мадлена Бежар, мадемуазель Мольер (Арманда), Дебри, Эрве и Боваль (Жанна получает полный пай).

В тот же год в окружении короля разыгрывается трагедия, которая не могла оставить Мольера безучастным. Жертвой ее становится Генриетта Английская, женщина, почитаемая им более всех, сумевшая лучше всех его понять, несмотря на пропасть между ними в общественном положении. Обстоятельства смерти Мадам окутаны подозрительной тайной. Ее деверь, Людовик XIV, только что подписал Дуврский трактат с королем Англии, Карлом II. Карл II обязуется вернуться в лоно римско-католической церкви; Людовик XIV — послать ему на помощь в случае волнений отряд в 6000 солдат. Протестанты беспокоятся, чинят препятствия, составляют заговоры. Однако обвинять их в убийстве Генриетты нет оснований; они скорее ищут дипломатических способов противодействовать ненавистному трактату. Опаснее другое. Мадам не только стояла за кулисами переговоров между двумя королями, но и добилась изгнания Филиппа Лотарингского, любимца Месье. Герцог Орлеанский вне себя от злобы и ревности, но покуситься на жизнь жены он не способен: у него для этого не хватило бы воли. Сен-Симон:

«Месье был наделен лишь дурными свойствами женщин. Человек скорое светский, чем остроумный, вовсе необразованный, он ни на что не был годен. Не сыскать никого ни столь дряблого телом и умом, ни более слабого и робкого, никого, кем бы так помыкали, кого бы так обманывали и презирали собственные фавориты».

Это верный портрет. Герцог допускает, чтобы его жену окружали враги, среди них — Эффиа. 28 июня ей подают чашку с отваром цикория. Не успела она сделать последний глоток, как почувствовала страшную боль. Она умоляет дать ей рвотного, что, может быть, ее бы спасло; болваны-врачи определяют у нее холеру. Боссюэ возгласит с церковной кафедры: «Мадам умирает, Мадам мертва!» Но Генриетта поняла и сказала своему духовнику, что ее отравили. Она повторила это и послу английского короля, попросив его скрыть преступление от ее брата, потому что дорожила союзом двух стран, который был делом ее рук. Траурные церемонии на редкость пышны: грандиозное погребальное развлечение. У Месье хватает такта соблюдать приличия, хотя безутешным его нельзя назвать. Не пройдет и года, как он женится на принцессе Палатинской, Шарлотте-Елизавете Баварской. Но образ хрупкой, утонченной английской принцессы запечатлелся в сердцах тех, кто ее знал. Особенно — в сердце Мольера, который, может быть, в память о своей покровительнице даст ее имя очаровательной и простой Генриетте из «Ученых женщин».

В декабре 1669 года ко двору Людовика XIV прибывает посол турецкого султана, Солиман Мута Харрака. Говорят, что заносчивостью он прикрывает свое весьма скромное положение садовника в серале. Людовик XIV готовится к приему с наивной тщательностью. Его наряд был «так усеян алмазами, что, казалось, излучал сияние». Свита тоже разодета соответствующим образом — сплошные перья, ленты, сверкающие камнями пряжки, эфесы, ордена. А этот невежа-турок, когда любопытные стали его расспрашивать, сказал, что у его господина конь разукрашен богаче, чем здесь король. Такие возмутительные вещи нельзя оставлять без ответа. Тем более что его турецкое сиятельство собственной глупостью еще усугубляет свои оплошности и делает свое чванство совсем уж смехотворным и непереносимым. Мольер верно уловил настроение, когда, занимаясь устройством праздника в Шамборе, решил написать турецкие сцены «Мещанина во дворянстве». Этот замысел всем очень нравится. В помощь Мольеру придают некоего шевалье д’Арвьё, «путешественника по восточным странам». Его одни считают марсельцем, другие — итальянцем; зовут его на самом деле Арвиу. Этот славный малый прожил двенадцать лет при дворе султана. В недавних переговорах с турками он был толмачом. Он развлекает маркизу де Монтеспан рассказами о нравах сераля.

«Его Величество, — пишет он в своих мемуарах, — повелел мне присоединиться к господам де Мольеру и де Люлли, чтобы сочинить пьесу для театра, куда можно было бы вставить нечто в турецком роде. С этой целью я отправился в деревню Отейль, где у господина де Мольера был прелестный домик. Там мы и работали. Мне было поручено все, что касается до костюмов. Когда пьеса была закончена, я провел неделю у Барайона, портняжных дел мастера, наблюдая, чтобы платье и тюрбаны были сделаны и вправду на турецкий лад».

Расписка, хранящаяся в Национальном архиве, подтверждает слова путешественника из Марселя. Она уточняет, что Жану Барайону, портному, было уплачено 5108 ливров за шитье костюмов для представления «Мещанина во дворянстве». Всего этот вечер обошелся Людовику XIV тысяч в пятьдесят — декорации, костюмы, парики, перевозка реквизита, плата актерам, танцовщикам и музыкантам. Но кончину Мадам оплакивают вот уже добрых четыре месяца; пора и отвлечься, повеселиться. В таких вещах можно целиком положиться на Мольера. Ему хорошо в его загородном доме, в обществе любезного Люлли и неутомимого авантюриста-путешественника. Он легко, без усилий сочиняет комедию о господине Журдене и помещает ее действие в хорошо ему знакомую, уютную обстановку буржуазного дома.

Господин Журден разбогател на торговле сукном; этим делом занимался и его отец. Госпожа Журден, его жена, дородная матрона, — дочь купца. Это такие же парижские буржуа, какими были предки Мольера, — одно из тех почтенных семейств, чьим трудом приумножались доходы Франции и чьи сыновья достигали больших чинов, иногда даже становились министрами, как Кольбер. Но, как и в других мольеровских пьесах — например, в «Тартюфе», — благополучию семьи угрожает отцовская блажь. Господин Журден стыдится своего звания; он воображает себя дворянином и из кожи лезет вон, чтобы научиться хорошим манерам. В своем ослеплении он доходит до того, что утверждает, будто и его отец-лавочник принадлежал к знати. Все уже подготовлено в первой же сцене, и зритель с нетерпением ждет выхода мещанина во дворянстве. Учитель музыки говорит учителю танцев: «Господин Журден с его помешательством на дворянстве и на светском обхождении — это для нас просто клад. Если б все на него сделались похожи, то вашим танцам и моей музыке больше и желать было бы нечего».