государственники знают, какое это учение слабости и боятся его одного более всех революционеров» [754].
Гершуни отвергал теорию «непротивления злу» и хотел, чтобы правительство усвоило: члены Боевой организации наказывают зло, содеянное против народа министрами, а не мстят людям, занимающим министерские посты. Один из друзей Гершуни встретил его на железнодорожной станции в Петербурге сразу после покушения на Сипягина и оставил такое свидетельство: «Это — только начало, — сказал Гершуни. — Гордиев узел разрублен. Террор заявил о себе, и разглагольствования уже себя изжили. Время не ждет — надо действовать немедленно» [755]. Позднее стало известно, что на тот же самый день, когда был убит Сипягин, Гершуни наметил план убийства и обер-прокурора Священного Синода Победоносцева [756], известного реакционера, выступавшего за искоренение любого проявления либерализма, но по чистой случайности план Гершуни сорвался.
Во всех листовках Боевой организации, в подпольной прессе, в выходившем за границей эсеровском журнале «Революционная Россия» Гершуни оправдывал террор тем, что другого выхода нет.
«Мы, социал-революционеры, — писал он, — уверены, что всякий, кто не оказывает сопротивления преступлениям властей, фактически превращается в их соучастника (…) При полной невозможности бороться с их преступлениями мирными средствами мы (…) считаем (…) своим (…) священным долгом отвечать насилием на насилие и мстить за пролитую народную кровь (…) хотя такая форма борьбы противна нашему существу» [757].
Через несколько дней после убийства Сипягина по приговору военного трибунала Балмашов был повешен в Шлиссельбургской крепости, а министром внутренних дел назначен Плеве [758].
Чем весомее становилось участие евреев в революционном движении, тем чаще Департамент полиции, министры и приближенные Государя императора задумывались над еврейским вопросом в России. Некоторые коллеги Зубатова сначала вообще не могли понять, почему евреи участвуют в русских делах. Пожалуй, больше других удивлялся начальник Киевского губернского жандармского управления генерал Новицкий. Выступая на заседании, где обсуждались методы борьбы с революционным движением, он сказал:
«Ну, русские, это я понимаю: отчего же им не позабавиться? Но евреи! Ведь действительно же их положение тяжело, и наказываем мы их куда построже, чем русских; чего же они еще лезут? Неужели им этого мало?!» [759] Но в своих «Воспоминаниях жандарма», впервые опубликованных после революции, Новицкий уже перестал удивляться:
«…евреи, не поступившие в высшие учебные заведения (…) выедут в заграничные университеты, где будут вступать в особые политические кружки, и затем безусловно вернутся в Россию, пропитанные (…) политикою, направленною против всего русского, и (…) готовыми революционерами (…) примкнут к образовавшимся уже в России революционным сообществам, борьба с которыми будет в высшей степени затруднена для правительства…» [760]
Гораздо либеральнее, пусть и по практическим соображениям, смотрел на еврейский вопрос граф Витте:
«В первые годы моего министерства при Императоре Александре III Государь как-то раз меня спросил: „Правда ли, что вы стоите за евреев?“ Я сказал Его Величеству, что мне трудно ответить на этот вопрос, и просил позволения Государя задать ему вопрос в ответ на этот. Получив разрешение, я спросил Государя, может ли он потопить всех русских евреев в Черном море. Если может, то я понимаю такое решение вопроса; если же не может, то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, а это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как, в конце концов, не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставление евреям равноправия с другими подданными Государя. Его Величество на это мне ничего не ответил (…) Если бы (…) постепенно уничтожали исключительные законы относительно евреев, то (…) евреи бы не стали одним из злых факторов нашей проклятой революции, но вместо этого (…) начали принимать ряд самых разных законодательных стеснений… Все это способствовало крайнему революционизированию еврейских масс и в особенности молодежи (…) Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи лет тридцать тому назад, явились люди, жертвующие своей жизнью для революции (…) Конечно, далеко не все евреи сделались революционерами, но несомненно, что ни одна национальность не дала в России такой процент революционеров, как еврейская (…) Такое положение (…) крайне неблагоприятно для России, т. е. для ее успокоения» [761].
Что же касается нового министра внутренних дел Плеве, то Витте объяснял его антисемитизм так: «Хотя Плеве происходил от поляков (…), и он переменил свою фамилию еще будучи молодым человеком, но, как всегда бывает с ренегатами, он начал проявлять особенно неприязненное чувство ко всему, что не есть православное…» [762]
* * *
Заняв пост министра внутренних дел, Плеве разогнал всю верхушку этого министерства и назначил директором Департамента полиции чопорного аристократа Лопухина [763].
Лопухин был большим поклонником Зубатова и ценил его методы борьбы с революционерами. Зубатов чуть ли не ежедневно докладывал Плеве о самых различных мерах обработки арестованных революционеров, которых он поодиночке и группами делал осведомителями. А тех, кто не поддавался обработке, Зубатов толкал на путь террора, чтобы самому же их обезвреживать и потом докладывать начальству о своей успешной борьбе с террористами.
Лопухин тут же добился назначения Зубатова на должность начальника тайной полиции всей России с переводом его в Петербург. Плеве тоже ценил Зубатова. Как-то он сказал графу Витте: «Теперь (…) полицейское спокойствие государства в руках Зубатова, на которого можно положиться» [764].
А «полицейское спокойствие» самого Плеве объяснялось тем, что разговоры о революции Плеве считал выдумкой интеллигентов и был уверен, что рабочие — за царя. Вначале Плеве одобрял легальные рабочие союзы Зубатова, рассчитывая таким образом подложить свинью чересчур влиятельному и высокомерному министру финансов графу Витте, ярому противнику Зубатова.
Поэтому Плеве способствовал тому, что в 1902 году 38-летний Сергей Васильевич Зубатов был назначен начальником Особого отдела Департамента полиции в Петербурге, и ему присвоили генеральский чин.
Он держал за горло всю Россию, покрыв ее сетью подчиненных ему охранных отделений. Из особо доверенных людей Зубатов взял с собой в Петербург Евстратку Медникова.
Бывший городовой, малограмотный, но с природной смекалкой, пронырливый и хитрый, Медников играл большую роль в деле политического розыска. Он заведовал кассой Охранного отделения, командовал «летучим» отрядом филёров, разъезжал по всей России, проводил слежку по агентурным данным, поступавшим к Зубатову.
Став начальником сыскного отдела и усердствуя на этом поприще, Медников не забывал и себя: купил под Москвой именьице с бычками, коровками и уточками. Письменные донесения Медникова не отличались по стилю от его устной речи: «Каждый божий день по несколько убийствов, то бомбой, то из револьверов, то ножом и
