меня, а для себя самой. Не запятнай эту прекрасную природу, унаследованную от отца, которого я уважаю за его смирение больше, чем могу тебе сказать, особенно когда я сравниваю его с другими. Этот отец, который всю жизнь тихо страдал и который протянул бы тебе руку всегда и везде, даже если бы ты стала этого недостойна. Я часто думаю о нем и питаю к нему глубокое чувство.
Итак, береги себя до Берлина, то есть сохраняй свои добрые чувства, несмотря на всю печаль, которая, возможно, тебя охватывает. Я думаю, тебе сейчас нужен искренний друг, но не глупый. Друг без мыслей о рутине, но желающий только одного – правды. Разумеется, правды без предательства.
Посылаю тебе одно из моих писем, которые я написал в болезненной лихорадке. Это лишь принципиальное объяснение, которое хотелось бы добавить. Вот и всё.
Напиши мне пару слов, чтобы сообщить, что ты получила письмо и будешь ждать меня в Берлине. […] Не бойся – я буду уважать тебя и уважать себя. Перед лицом истинного несчастья всё это пустяки. Храни тебя Бог. Мне хотелось бы верить в этого Бога, чтобы молиться ему от всей души, чтобы он дал тебе мужество, счастье и справедливость. Чтобы он дал тебе тот покой, который тебе так трудно достичь, из-за твоей чуткой души, твоей сильной впечатлительности. Я преклоняю колени перед тобой, чтобы поблагодарить тебя за каждую минуту твоего существования – без задней мысли, без подлой мысли о том, что это или что-то другое еще может удержать тебя для меня. Нет, я знаю, что в таких случаях ничего не помогает.
Это похоже на гипноз, который овладевает нами, и мы должны оставить наши сердца свободными от чувств, которые задеты. Прощай [без подписи]
* * *
[6.11.1892. Венеция – Вена. I]
Дорогая подруга,
вчера я получил Ваше письмо. Благодарю от души. И только сегодня я получил письмо от Адины [530], которая сообщает мне такие печальные новости обо всех Ваших трудностях!
Это ужасно.
Отсутствие актеров, неприятный адвокат, неприятный администратор, отвратительная старая горничная.
Я вижу всё это отсюда.
Что ж, мужайтесь, друг мой. В конце концов, всё это пустяки. И ломаного гроша не стоит, когда добиваешься успеха, а Вы добиваетесь успеха вопреки всему.
Спасибо Адине за все эти подробности, добрая душа.
Я ничего не знал о Вас до сих пор, выражая сильную озабоченность. Самое серьезное – Ваше недомогание. Не пишите, я всё понимаю. Пишите только в случае крайней необходимости.
Смелее – и смейтесь над всеми этими трудностями, с которыми Вы всегда умеете справляться. Чтобы развлечь Вас, я пришлю драму, которую пишу, чтобы скоротать долгие вечера, когда не могу работать.
Вчера набросал весь первый акт за три часа. Хочу писать по акту каждый день и сделать в общей сложности четыре акта. Это черновики. Нет ни стиля, ни деталей, но созданы ситуации, персонажи.
Не смейтесь над этим, а скажите, не слишком ли это глупо! Конечно, ненужные длинноты, выражения не выбраны, но это предстоит сделать позже, и мы сделаем это вместе, если Вы не сочтете это гротеском. Через два-три дня я Вам что-нибудь пришлю.
А пока – да хранит Вас Бог и берегите себя – не пишите мне о делах, если они Вас раздражают, и вообще пишите мне только тогда, когда придет время подумать о нашей встрече. Но если это может отвлечь Вас, перепишите по-итальянски мою драму, изменяя и добавляя то, что Вы хотите.
Вот так мы вместе создадим пьесу… Нежно целую Ваши руки. Алекс
* * *
[6.11.1892; Венеция – Вена. II]
Дорогой друг,
сегодня на неделю – как гром среди ясного неба – свалилась куча соотечественников!
Именно в это время! А еще объявляют, что через три – четыре дня приедут Стаховичи (супруги), Ольга Васильчикова и т. д.
Я никогда не искал покоя больше, чем сейчас… Сказал им, что они меня почти не увидят, что у меня слишком много дел и т. д. Я так хотел спокойно писать свою драму вечерами! Но я напишу ее. […]
Берегите себя. Целую нежно Ваши руки. Алекс
* * *
[7.11.1892; Венеция – Вена]
Я надеюсь, что в минуты печали у Вас хватило сил напомнить себе, что никогда не следует откровенничать с лучшими друзьями на свете, несмотря на самые серьезные порывы сердца. Подумайте об этом, если еще не поздно. […] Ваш Александр.
[P.S.] Знайте, что я считаю себя Вашим самым искренним другом и всё же ничего у Вас не спрашиваю.
* * *
[10.11.1892; Венеция – Вена]
Я получил Ваше первое письмо и вчерашнюю телеграмму. Когда боль настолько велика, что вы не можете поговорить с лучшим другом, который у вас есть или вы думаете, что он есть, этот лучший друг имеет право предположить, что он или она больше не лучший друг.
Он имеет право печалиться по этому поводу, и, как Софи, заболеть – это зависит от душевной организации.
Но я считаю, что дружба ни на что не годна, если она не приносит облегчения в самые тяжелые минуты жизни.
А не приносит потому, что тяготит по тем или иным причинам.
Вот почему мы видим, как самые великие дружеские отношения исчезают и заменяются чем-то большим, чем безразличие. Это одна из самых печальных сторон жизни.
Я не говорю, кто виноват, кто прав. […]
Я счастлив, что Вы чувствуете себя лучше и можете работать. Я только испортил свою работу, но это не имеет значения, потому что у меня уже кое-что сделано.
Сюда приезжает много знакомых, некоторые сейчас здесь, но, слава Богу, скоро уезжают.
Я больше не видел ни «курицы», ни ее матери, несмотря на обаятельные письма. Вечером мне было так плохо, и я сильно кашлял.
Днем мне приходится работать. Еще несколько дней, вот и всё. Скажите Адине, что я напишу ей завтра, что нежно целую ее руки, благодарю за доброту ее сердца и за чувства, которые им управляют.
Я искренне благодарю Вас за письмо. Я страдал, видя, как Вы страдаете. Верите этому?
Хотел помочь, откровенно признав свою неспособность избавить Вас от печалей. Я предпочел бы страдать, чем видеть, как страдают те, кому я когда-то протянул руку.
Мне бы хотелось быть правдивым до конца жизни. Так много неизбежной лжи! Завтра я пришлю Вам два акта моей драмы.
Это написано наспех, но я надеюсь, что Вы сможете это прочитать.
Скажите, совсем ли это глупо или можно с этим что-то сделать. Это всего лишь вступление к драме, которая заканчивается тем, что Мари совершает самоубийство и умирает на сцене. Пять актов. Стиль, диалоги – всё надо переделывать, это просто наброски ситуаций.
В третьем акте Мари хочет покончить жизнь самоубийством. Люси рисует, видит это, и останавливает руку
