Опасный это был момент, когда могла охладеть и душа. И уже почти охладела. И вдруг открылось окошечко в железной двери и я увидела смущенное лицо конвойного. По виду это был паренек из деревни: простодушный, веснушчатый, с детскими пухлыми губами. На вздернутом носу выступили бисеринки пота: он сильно волновался. Надзирателям категорически не разрешалось вступать в разговоры с заключенными, и он торопился.
— На, выпей скорей. Не плачь, не одна ведь! Тут пожилые сидят. Комсомолец я… Вот послали с завода сюда работать. Не знаю, как здыхаться от всего этого.
И он протянул мне пол-литровую кружку дымящегося ароматного кофе. Им приносили кофе в ночное дежурство, чтоб не клонило ко сну. Я пила, обжигаясь, всхлипывая, этот густой, как сироп (он, видимо, натолкал в него побольше сахара), горячий кофе, и мне становилось все легче и легче. До чего вовремя пришел этот ярославский комсомолец со своей кружкой горячего кофе: душу он мне согрел.
Я не знала тогда, что еще восемнадцать лет ходить мне по мукам, и странность моей судьбы в том, что, как только я готова была ожесточиться, возле меня находился человек, который спасал меня добрым словом.
Посадка на «Джурму» должна была происходить в семь часов вечера. К тому времени мы, шестьсот женщин, были уже на пирсе. Две тысячи мужчин сидели на берегу в ожидании посадки. Сюда, в гавань, должен был доноситься шум большого приморского города — все же Владивосток, — но мне почему-то помнится тишина. И запах моря.
Мы все устали ждать посадки, тем более что большинство из нас переболели в лагере брюшным тифом, а двадцать девять человек — в том числе я и Маргарита Турышева — были взяты прямо из больницы, несмотря на протесты врача.
Вдруг на корабле раздались звуки корабельного колокола — рынды, крики, и над «Джурмой» взметнулось пламя.
— Вот так раз — на «Джурме» пожар! — воскликнул кто-то из конвоя. — Теперь ждать, когда затушат.
Потушили в два часа ночи, и нас, измученных, злых, обессиленных, кое-как погрузили на корабль. Разместили в трюме.
Нары в три ряда, но места всем не хватило. Ритонька, я и Тамара Алексеевна, врач по профессии, разместились на железном полу трюма в уголке возле лестницы — показалось, что здесь больше воздуха. Расстелили под себя платки и уснули тяжелым сном.
А когда проснулись, узнали, что можно выходить на палубу, чем мы потом и воспользовались. Мы шли Японским морем, слева бесконечной грядой тянулись туманные, скалистые, голубые берега.
Женщины в нашем трюме были самых разнообразных статей и вели себя по-разному — совсем не похоже. Те, у кого была 58-я статья, беседовали, или шили, или вышивали. Монашки и сидящие за веру молились или молчали. Уголовницы почти весь день плясали цыганочку — одни хлопали в ладоши и напевали мотив, другие плясали, потом менялись… Прошли Татарский пролив. Волны бушевали яростно, гневно, будто хотели разбить этот огромный океанский корабль. Горизонт вставал поперек неба тонкой чертой, но не было больше видно голубых далеких берегов. Только бездонное небо и недобрая водная стихия. К вечеру все как-то притихли, примолкли, задумались. И вдруг из трюма, где были заперты мужчины, донесся чудесный задушевный голос.
— Какой голос! — восторженно воскликнула Тамара Алексеевна. — Баритональный тенор. Голос молодой, но он — оперный певец, ручаюсь.
— Подождите… потом.
Все замерли, слушая. Исполнял певец отнюдь не оперную арию, то была народная песня. И пел он ее по-своему.
Раскинулось море широко,
И берег наш скрылся вдали.
Товарищ, мы едем далеко
От нашей родимой земли.
Сколько невыразимой тоски в этих простых словах. Незримый певец не окончил эту песню. Что-то ему помешало или кто-то помешал. Может, мужчины тоже откровенно плакали, как плакали в нашем трюме многие женщины?
Через несколько минут он снова запел. Это была «Ой, полным-полна моя коробушка…» и другие народные песни.
Однако утром, наверное по просьбе товарищей, он все же спел эту первую песню до конца.
Напрасно ждет сына старушка домой.
Ей скажут, она зарыдает.
А волны бегут от винта за кормой
И, пенясь, вдали исчезают…
А потом вдруг раздались выстрелы, рында, крики «Пожар!», «Горим!».
Так на «Джурме» начался пожар.
После, в Магадане, был суд и мы узнали, как было дело. Так вот, мерзавцы, имеющие отношение к трюму, куда был погружен шоколад для магазинов Магадана, шоколад продали и, чтоб скрыть следы кражи, подожгли этот трюм — это был первый пожар на берегу.
Пожар тогда затушили, но искра где-то еще тлела. Второй пожар разгорался как-то исподтишка, незаметно, но потом внезапно охватил сразу всю корму. Сначала команда тушила его, а потом только изолировала, чтоб не распространялся дальше.
День и ночь радист слал в эфир отчаянные SOS, SOS, SOS…
Что это значит: SOS? спросила меня старая монашка.
— SOS — это переводится как «Спасите наши души»… — объяснила я. У монашки расширились глаза.
— Какие хорошие слова — «Спасите наши души!» И я буду молиться Богу об этом.
Они уже опять пели свои псалмы. А «воровки в законе» плясали цыганочку с утра до ночи, пока не падали от усталости и не ложились спать.
К нам спустился капитан «Джурмы» (к сожалению, не помню теперь его имени, хотя не забывала его никогда). Высокий, широкоплечий, с типично русским лицом, сероглазый, русоволосый, добрый и умный… Капитан приветливо поздоровался и спросил, есть ли среди нас медицинские работники?
— Я врач, — поднялась навстречу ему Тамара Алексеевна.
— Какая специальность?
— Терапевт и хирург.
— Ох как хорошо. Вы поможете нам? Многие из команды пострадали на пожаре.
Он увел Тамару Алексеевну. Ей дали отдельную каютку, питалась она теперь вместе с капитаном и его помощниками в кают-компании. Нас, конечно, не забывала, забегала. От нее мы и узнали подробности трагедии, разыгравшейся в трюме мужчин.
Мужчин было две тысячи. Трюм хотя и большой, но едва вмещал всех. Когда железный пол стал нагреваться, как раскаленная плита, а снизу во все щели пополз дым, мужчины ринулись по лестнице наверх. На посту стоял парень лет двадцати, он крикнул: «Назад, а то буду стрелять!» Верхние хотели податься назад, но снизу напирали — лестница была забита людьми.
— Назад! — Парень открыл стрельбу и убил пятерых. Тогда на лестнице началось дикое столкновение: одни ринулись вниз, другие рвались вверх.
Лестница обрушилась и задавила несколько человек. Парень запер трюм и пошел искать начальство. Пока их отперли и вывели, еще несколько десятков заключенных задохнулись от дыма. Расстроенный капитан пришел к нам:
