летать. Каждый день полётов стоил больше, чем месяц в учебной комнате. Поэтому, всё зная в теории, отставший Юрий никак поначалу не мог освоить посадку. Дело повернулось так скверно, что и командир звена Герой Советского Союза Сергей Иванович Сафронов и командир отряда Анатолий Васильевич Великанов, тоже бывший боевой лётчик, пришли к негласному мнению отчислить Гагарина. Времени для дополнительных занятий с ним просто не было. Правда, это решение ещё не скрепила рука начальника аэроклуба Денисенко, хотя шло к тому.
И тут как не вспомнить добрым словом начальника лётной части Константина Филимоновича Пучика!
— Анатолий Васильевич, — сказал Великанову Пучик, — сколько лет мы с тобой уже сажаем парнишек на самолёты! И разве был хоть один случай отчисления? Что же мы будем с этого-то начинать? Ведь, говоришь, он толковый. Ну так и полетай с ним сам. Мартьянов у нас лихач, не всем его тактика прививается. Попробуй иначе, а?
— Попробую, — ответил Великанов со вздохом.
И случилось небывалое: на следующий день с курсантом Гагариным в воздух поднялся не инструктор Мартьянов, даже не командир звена Сафронов, а сам командир отряда. Это не могло не вызвать тревогу, но внешне Юрий был, как всегда, собран и внимателен.
Теперь, в воздухе, ему слышался не командный, а по-домашнему успокаивающий тягучий голос Великанова:
— Начнём тренировку с определения высоты. Сейчас мы находимся на высоте двенадцати метров. Как считаешь: пора выравнивать?
Юрий рискнул возразить:
— Это высоко.
— Тогда подведи самолёт чуть ниже, на семь метров, и производи посадку.
Потом уже, узнав Великанова хорошо, я особенно оценила, как этот опытный, тонкий, проницательный человек не постыдился сознаться, что в случае с Гагариным его интуиция дала промашку.
Потом я спрашивала нетерпеливо и Анатолия Васильевича и Юрия Гундарева:
— Каким он был в эти дни? Неужели не нервничал? Не чертыхнулся хотя бы…
Гундарев отрицательно мотал головой. Среди курсантов не были в моде душевные излияния: они говорили только о необходимом или о второстепенном.
Великанов, обладающий большим психологическим опытом, надолго задумался.
— Вечерами… — неуверенно сказал он.
Вечерами, когда все шли спать, Юрий старался остаться один. Надо же было уяснить себе, почему не получается посадка! А понять можно только наедине. Опять — в который уже раз! — ставилось на карту его будущее.
Вечером, в прозрачной темноте, на пустом поле, где странными птицами виделись безмолвные самолёты, когда даже выжженный солнцем бугор стал прохладным и влажным от росы, Юрий тихо шёл без цели, упрямо сжимая зубы. Он обязан побороть в себе это проклятое напряжение, эту скованность мускулов, иначе рушилась мечта… Впрочем, нет, он не только мечтал, он также непоколебимо хотел стать лётчиком, как четыре года назад во что бы то ни стало хотел учиться в техникуме. Он сам решал свою судьбу.
Не размышлял ли он в ту светлую ночь на лётном поле возле неподвижных самолётов, что можно бы и ему остановиться, смириться с уже достигнутым — и пусть летают другие?
Да, компанейский парень Юрка Гагарин старался в те вечера остаться один…
Нет, он не был домом с распахнутыми дверями, куда можно было входить каждому. Рискую привести другое сравнение: он напоминал скорее маленькую крепость, ворота которой распахивались часто, но не всегда.
И чтоб уже перевернуть эту страницу, закончим ее воспоминанием инженера аэроклуба Егорова:
"Раннее утро. В самолёте № 06 сидит Гагарин. Он ждёт, когда А. В. Великанов, руководитель полётов, разрешит ему подняться в воздух. "Добро" получено. На сиденье кладут балласт — мешок с песком. Самолёт, управляемый Гагариным, выруливает на линию старта. Машина плавно отрывается от земли, поднимается всё выше и выше. Ещё один курсант пошёл в воздух, ещё одним лётчиком стало больше".
А в штабе аэроклуба мне показали ведомость оценки пилотов, окончивших 24 сентября 1955 года, где тридцать четвёртый в списке Гагарин аттестовался так:
Самолёт, Ян-18Т" — отл.
Мотор М-11 ФР — отл. Самолётовождение — отл.
Общая оценка выпускной комиссии — отл.
И вот настал тот день, когда им, выпускникам аэроклуба, вручили железнодорожные билеты до Оренбурга. Все они были тут и заняли чуть ли не целиком плацкартный вагон.
Поезд отошёл до наступления сумерек. Кончались последние дни сентября, обильного яблоками. Двадцать четвёртого им подписали дипломы.
Они понимали без слов: мечты начинают сбываться!
Но в Оренбурге, где их никто не встретил на шумном вокзале, они не то чтобы растерялись, но малость притихли. Надо было найти сначала дорогу к Чкаловскому военному авиационному училищу лётчиков. Название выучено давно.
Гурьбой, с чемоданчиками на весу, они переходили от улицы к улице, читали таблички незнакомых переулков, пока не очутились перед большим старинным домом из красного кирпича, расположенным буквой "П". Совсем рядом, через сквер, под обрывом текла речка Урал. Разве они не наслышаны о ней с детства?
Урал, Урал-река,
Шумлива и глубока!
На этой стороне — Европа, на другом берегу — Азия.
Но глазеть недосуг, они ещё насмотрятся. В своих штатских пиджаках и брюках навыпуск — хотя и налетавшие по двенадцать часов, сдавшие и мотор и аэродинамику, — они почувствовали себя неуютно в длинном коридоре, по которому деловито пробегали подтянутые юноши в зелёном. Пока сдавали экзамены, новички мужественно старались не замечать этого различия.
Но настал желанный, нетерпеливо ожидаемый час, когда их чубчики и шевелюры были срезаны ножницами цирюльников, когда после бани они шли преображёнными, в сапогах и гимнастёрках с латунными птичками на погонах. Им дали попервоначалу довольно много времени, чтобы намотать портянки, пришить воротничок, потому что военная служба начинается с опрятности. Первые месяцы проходили вдалеке от аэродрома: они прилежно зубрили устав, занимались тактическими учениями.
Ранняя осень сменилась поздней. Уже отпылали деревья, и всё чаще перепадали зябкие дожди. Мокрые листья прилипали к сапогам, когда учлёты шли строем по деревянному мосту через Урал. И хотя раздавалась предостерегающая команда: "Не в ногу!" — им трудно было сдержать ликующее чувство единства, когда подошвы так крепко отщёлкивают шаг, а руки ладно взлетают в такт движению.
Строй рассыпался лишь на том берегу. Тогда жидкий лесок зауральской рощи оглашался гомоном: кричали "ура!", бегали в атаку.
Несмотря на повторяемость, каждый из этих дней был по-своему дорог Юрию Гагарину. Он постоянно помнил, что живёт в осуществившемся желании. Засыпал и просыпался с отчётливым ощущением удовольствия: и от серебряно-туманных на рассвете высоких окон, и от первых белых мух над крышами.
Училище, куда попал Гагарин, встречало новичков прежде всего портретом великого
