нашел или найдет выход. Идея демократизации армии, открывшая путь к ее организационной и духовной перестройке, должна была быть подменена идеей либерализации: несколько приукрасить фасад, частично переменить старую, царскую атрибутику, свести деятельность комитетов до положения бытовых армейских учреждений и на этом поставить многоточие, позволяющее при соответствующих обстоятельствах многое повернуть назад. Но и с либерализацией следовало не спешить, не торопиться. И вот вопросы армейской службы и быта, в том числе важнейший вопрос о статусе возникших в ходе революции войсковых комитетов, были «сданы» Гучковым в «комиссию генерала Поливанова», способную, как любая комиссия, утопить всякое живое дело в бюрократических проволочках.
Одновременно Гучков и подчиненный ему Корнилов приступили к «чистке» офицерского состава и «воспитанию менее разложившихся частей»: казачьих, артиллерийских, а также юнкерских училищ. Корнилов с согласия Гучкова и Ставки начал разрабатывать проект создания нового, Петроградского фронта, в который должны были войти войска, находившиеся в Финляндии, Кронштадте, Ревельском укрепрайоне, и Петроградского гарнизона. При этом запасные батальоны, расквартированные в столице, были бы развернуты в полевые полки и бригады, а командующий фронтом получил бы право менять их дислокацию, производить смену фронтовых и тыловых частей. Так революционный Петроградский гарнизон должен был понемногу «раствориться» в контрреволюционных политических расчетах командования, прикрытых стратегическими планами.
Однако для осуществления этих планов нужно было хотя бы какое-то время, а между тем уже во второй половине марта появились отдельные горячие головы, которые, как позднее писал А. И. Деникин, готовы были считать, что «пасхальный перезвон» затянулся и пора «ударить в набат». В Петрограде объявился командир Уссурийской казачьей дивизии генерал А. Крымов. В кругах столичной «общественности» он был хорошо известен: знали, что накануне Февраля он был втянут в число «тучковских заговорщиков», готовивших дворцовый переворот с целью устранения Николая II. ‘Теперь Гучков вызвал его в Петроград с Румынского фронта; дивизия передавалась генералу П. Врангелю. Громоздкий и толстый, во френче, широко распахнутом «для проветривания», в лихо сдвинутой на затылок фуражке, слегка раскачиваясь на кривых, «кавалерийских» ногах, Крымов поспевал повсюду: появлялся то в военном министерстве, то на квартире у Гучкова, то в штабе округа у Корнилова.
Позднее Деникин, который в конце марта также был вызван Гучковым в Петроград и виделся там с Крымовым, рассказал о разговорах, происходивших в ходе крымовских визитов. Крымов по секрету рассказал Деникину, что предлагал «им (т. е. Гучкову и другим министрам) в два дня очистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития». Однако его ио поддержали: «Гучков не согласен, Львов за голову хватается. Помилуйте, это вызвало бы такие потрясенья!» Из дальнейшего рассказа Деникина следует, что Корнилов тогда всей душой был на стороне Крымова, полностью разделял его мнение о неизбежности «жестокой расчистки Петрограда», но уйти из тучковской упряжки тем не менее не решался: Гучков представлялся ему опытным политиком и Корнилов, по всей вероятности, считался с необходимостью прохождения под его руководством «политической школы», раз уж он неисповедимыми путями судьбы оказался в высоких сферах политики. Крымов вернулся в армию с повышением: был назначен командиром 3-го конного корпуса. Но, уезжая, оставил при Гучкове своего начальника штаба полковника Самарипа. Он стал начальником кабинета военного министра (Гучкова)…
* * *
Наступил апрель 1917 г. Жизнь в Петрограде, казалось, постепенно входила в берега. Никого уже не удивляло отсутствие городовых. Вместо «Ноже, царя храпи» оркестры гремели «Марсельезу», красные банты украшали шипели, тужурки, фраки; вместо слова «господин» говорили «гражданин» и даже «товарищ». Газеты и журналы выходили с кричащими заголовками о свободной России, о наступившем «царстве свободы», «эре всеобщего братства». Слова «митинг», «революция», «комитет», «комиссар» стали распространенными, даже модными.
Но обыватель, во все времена умевший обживаться, знал, что главное — зрить в корень. А тут переменилось но так уж много. В газетах как бы между прочим сообщалось, что на Марсовом поле «место упокоения жертв революции находится в запущенном виде». И в тех же газетах, как в добрые старые времена, печатались сотни объявлений, свидетельствовавших о том, что обычная деловая и торговая жизнь идет своим чередом.
Кто-то усердно рекламировал усовершенствованные дыроколы: революция революцией, а бумаги подшивать надо.
Страницы многих буржуазных газет и журналов захлестнула бульварщина. Интимнейшие «тайны дома Романовых» знали теперь все. Имена Распутина, Вырубовой, Протопопова варьировались в самых щекотливых сочетаниях, и обывателю становилось совершенно «ясно», почему, отчего и зачем произошла революция: невозможно было терпеть «темные» силы, во главе с Распутиным управлявшие Россией. Теперь они устранены и требуется только одно: единение всех в свободной, обновленной России, управляемой Временным правительством. По вечерам сверкали огнями Марииика и Александринка, из которых выходили шикарно одетые дамы и господа. Парод попроще валил в кинематографы и цирки, где особым успехом пользовались соревнования по борьбе на первенство мира 1917 г. В цирке Чиппизелли, где шли решающие схватки, публика, лузгая семечки, бешено аплодировала. На политическом небосклоне появились новые «звезды». Афиши пестрели именами П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, Н. С. Чхеидзе, союзных послов и парламентариев — Дж. Бьюкенена, Д. Фрэнсиса, Дж. О’Греди и др. В один голос они призывали к сплочению классов «во имя завоеванной свободы» и победы над кайзеровской Германией.
Но если инертная, обывательская масса, приспосабливаясь к некоторым действительным новшествам, засасывалась в житейское болото или напряженно выжидала, то социально активные элементы (а число их неудержимо росло) в обстановке послефевральской политической свободы ускоренными темпами консолидировали свои силы. При этом не менее быстро шел процесс их поляризации. На левом полюсе концентрировались те, чьи коренные интересы не были или практически не были удовлетворены с падением царизма. Тот, кто пропадал в грязных окопах при царском режиме, так и остался в них при новом, Временном правительстве: война продолжалась и ей не видно было конца. Вопрос о земле, волновавший, тревоживший десятки миллионов крестьян, оставался нерешенным: новые министры предлагали и убеждали ждать Учредительного собрания. Бывшие «инородцы» настойчиво требовали самоопределения, автономии, по и им предлагалось ждать слова «хозяина земли русской» — будущего Учредительного собрания, неизвестно когда созываемого. Продовольственное положение в больших городах не улучшалось, даже ухудшалось: хлебный паек урезался, цены росли неудержимо и рост зарплаты не поспевал за ними, «хвосты» за хлебом становились длиннее. Общее экономическое положение оставалось тяжелейшим: транспорт был в состоянии, близком к параличу, поставки сырья сокращались, производительность падала, росла безработица.
3 апреля в Россию из эмиграции вернулся В. И. Ленин. До этого момента, пожалуй, наиболее видными фигурами в партии были бывший руководитель думской фракции большевиков Л. Б. Каменев и член ЦК партии И. В. Сталин, в середине марта вернувшиеся в Петроград из сибирской ссылки. Постепенно они отодвинули на второй план петроградских партийных работников, вынесших на своих плечах февральские революционные бои. Практически в их
