поэта в этой, по-видимому, очень важной
для автора, дополнительной главе, чем-то, по смыслу и интонации, сопричастно концепции Бергсона о феномене «творческого порыва» как двигателя человеческой культуры. Нет ли и здесь стилизации? Бергсоном, во всяком случае, Набоков восхищался не только в молодости, он отдавал ему дань уважения и
впоследствии, в зрелые годы. Так или иначе, но, как отмечает А. Долинин, в
произведениях Набокова «часто повторяется образ скачка, зигзага, “хода ко-1 Цит. по: ББ-РГ. С. 60. Сн. 39 (С. 618. Примечания. CE- Conclusive Evidence. NY., 1951, неопубл. глава. АНБК).
2 ББ-РГ. С. 132.
3 Там же.
4 Там же.
5 Там же.
26
нём”, который переносит героя в иную реальность, а в некоторых случаях и в
инобытие».1
Всего полтора года спустя, на тревожном перепутье – в Крыму, в обстановке, как будто бы совсем не подходящей для поэтических грёз, Набоков пишет программное стихотворение «Поэт» (датируется 29 окт.1918 г.). Видя в
Октябрьском перевороте и Гражданской войне некое чуждое ему «там», Там занимаются пожары,
Там, сполохами окружён,
Мир сотрясается и старый
Переступается закон.
Там опьяневшие народы
Ведёт безумие само…
он отмежёвывается от этого безумия – для него всё это «осталось где-то вдалеке». Он – поэт, и поэтому:
Я в стороне. Молюсь, ликую,
и ничего не надо мне,
когда вселенную я чую
в своей душевной глубине.2
В этом стихотворении сформулировано кредо, глубоко свойственное личности Набокова, всегда своенравно, по своим потребностям и правилам опре-делявшего, что сейчас для него «актуально», а что нет, – как бы абсурдно это
ни казалось со стороны «в данный исторический момент». Внутренне дистанцируясь от настоящего и пытаясь заглянуть в будущее, он в чём-то повторяет
ту же операцию, что и в детстве, когда он заглядывал в последние страницы
своего первого учебника, предвкушая свои будущие успехи, – только на этот
раз он ищет ответ в учебнике жизни, в узоре своей судьбы, и, похоже, уверен, что собственная его «вселенная», которую он «чует», его не подведёт. Точно
так же, он, подростком, в Тенишевском училище, в разговорах о «тайнах жизни» с со своим другом Мулей Розовым, как-то себе предсказывал, что лет в
семьдесят будет всемирно известным писателем. Теперь же для него это – очевидное призвание, и он наперёд озабочен, а что же напишет о нём его будущий
биограф – нестерпимо, если в ненавистном ему жанре романизированной биографии. По этому поводу, например, он с барышней Лидией Токмаковой, в
Крыму, на её даче, где собиралась молодёжь, «в игриво-издевательской манере» разыгрывал язвительные сцены, изображая, как она когда-нибудь, на
склоне лет, напишет в своих воспоминаниях, что он имел исключительно «ори-1 Долинин А. Истинная жизнь... С. 231.
2 Набоков В. Стихи. С. 11-12.
27
гинальные» привычки – например, «обыкновение щуриться, глядя на предза-катное солнце», или «любил вишни, особенно спелые».1
Юный поэт оказался сам себе пророком: много лет спустя, в августе 1971 г.,
«однажды утром, в хорошую погоду», на высоте 2200 метров, в горах Швейцарии, Набоков сказал своему сыну Дмитрию в «один из тех редких моментов, когда отец и сын обсуждают такие вещи, что он достиг того, что желал, и в
жизни, и в искусстве, и считает себя поистине счастливым человеком».2 В том
же 1971 г., в интервью О. Уитмену, он добавил, что «его жизнь намного пре-взошла амбиции его детства и юности».3
Что же касается предчувствий о подстерегающих его в будущем вульгар-ных, по его мнению, «романизированных» версиях его биографии, то задним
числом крымские пародийные игры молодого самонадеянного поэта приходится признать прямо-таки пророческими. Вот что посчитал нужным заявлять
Набоков в лекциях студентам Корнелльского университета в 50-х годах, за несколько лет до «Лолиты», принесшей ему славу, достойную биографии писателя мировой известности: «Я не выношу копания в драгоценных биографиях
великих писателей, не выношу, когда люди подсматривают в замочную сква-жину их жизни, не выношу вульгарности “интереса к человеку”, не выношу
шуршания юбок и хихиканья в коридорах времени, и ни один биограф даже
краем глаза не посмеет заглянуть в мою личную жизнь».4
Позднее, смиряя свою гордыню, дабы увидеть прижизненный и, по возможности, отредактированный им вариант своей биографии, писатель всё-таки
склонился к тому, чтобы быть готовым к сотрудничеству и определённым
компромиссам с будущим своим биографом. Первым и очевидным претенден-том на эту роль, очень тонко чувствовавшим природу творчества Набокова, да
и самую его личность, мог бы стать его бывший студент Альфред Аппель, и
есть все основания предполагать, что его интуиция и такт были бы с благодарностью и по достоинству оценены бывшим учителем, – но Аппель не знал русского языка.
И судьба – как бы намеренно подыгрывая Набокову в его предчувствиях и
страхах – ввергла его в соблазн знакомства с человеком, который сподобился-таки убедить прозорливца в обоснованности его давних и навязчивых тревог.
Так или иначе, но руководимый своими амбициями Эндрю Филд – первый официальный биограф Набокова – после длительной, изнурительной судебной тяж-бы, затеянной против него стареющим писателем, возмущавшимся многочисленными искажениями даже самых простых фактов и сомнительными домыс-1 ББ-РГ. С. 177-178.
2 ББ-АГ. С. 697.
3 Набоков В. Строгие суждения. М., 2018. С. 213.
4 Цит. по: ББ-АГ. С. 729-730 (сн. 26. С. 879 LectsR, 222).
28
лами, вплоть до самовольных фантазий, в том, что касалось тонкой ткани личной жизни писателя, – в конечном итоге заслужил, среди многих набоковедов,
