репутацию едва ли не персоны нон грата. «Набокову, – по мнению Бойда, –
оставалось лишь содрогаться, когда он в очередной раз узнавал о том, как Филд
… вновь и вновь искажает историю его жизни».1
Итак, пророчество, увы, сбылось. Последствия его, к счастью, установи-лись в пропорциях, соответствующих масштабу и характеру личностей участников этого взаимодействия. Филд хотел славы, и он её получил – в геростра-товой упаковке. Для Набокова же нашёлся достойный биограф – Брайан Бойд, далеко от России, но «до смешного» (как выразился бы в подобном случае
Набоков) географически близко к Филду – в Новой Зеландии. Соблазнительно
(и во вкусе Набокова) было бы определить такую пикантную деталь как запланированный судьбой «контрапункт».
Готовя свой последний сборник стихов, Набоков включил в него всего
тринадцать стихотворений, написанных в России2 и отобранных из нескольких
сот. Он сожалел, что семнадцатилетним издал свой первый стихотворный
сборник, хоть и посвящён он был его первой любви – Валентине Шульгиной.3
И вообще он оглядывался на свою молодость как на время тривиальных для
этого возраста приключений, порождаемых к тому же некими надуманными
стереотипами. Однако за этими снисходительно-пренебрежительными огляд-ками и самооценками умудрённого жизнью патриарха открываются черты характера, порой самим их носителем как бы и не замечаемые, воспринимаемые
как естественная данность, хотя на самом деле они чрезвычайно важны как раз
для того, в чём он впоследствии различал курсоры, выписывающие его «рисунок судьбы». Например, публично осмеянный в классе В. Гиппиусом, преподавателем словесности, и как раз за сборник 1916 года – причём вдвойне, и за
качество стихов, и за неуместную, любовную тематику (идёт война!), – автор, тем не менее, нисколько не был обескуражен. Напротив, отстаивал своё право
на свободный личный выбор и в жизни, и в творчестве. Переубедить его не
смогли ни данное ему некоторыми одноклассниками презрительное прозвище
«иностранец», ни дополнительное задание Гиппиуса: отследить, начиная с
восстания декабристов, истоки и пути революционного движения в России.
Прочитав его работу, Гиппиус прошипел, едва скрывая ярость: «Вы не тенишевец!».4 Осталось неизвестно (а жаль – было бы любопытно узнать), что
написал старшеклассник В. Набоков в этом штрафном сочинении. Тем более, 1 ББ-АГ. С. 879; подробно о Филде и его отношениях с Набоковым см. на страницах, указанных в разделе Указатель, статья «Филд, Эндрю». С. 945.
2 ББ-РГ. С. 132.
3 Сборник «Стихи» включал 68 стихотворений и был издан летом 1916 года тиражом в
500 экземпляров на средства автора. См.: ББ-РГ. С. 144-145.
4 ББ-РГ. С. 156-157.
29
что он вовсе не был равнодушен к истории как к предмету, а преподаватель
этой дисциплины, известный историк Георгий Вебер, был его самым любимым из всех учителей: «…он знал всё на свете и был лучшим преподавателем
истории из всех, кого я встречал за свою жизнь в разных колледжах и универ-ситетах мира».1
Для «узора жизни» важно не преходящее – молодость сочинителя и не-зрелость его стиха, – а основные конститутивные черты его личности: независимость, уверенность в себе, творческая целеустремлённость. И обладавший
ими автор не мог их не проявить, пусть в первых, неловких попытках публикации результатов своего труда. Чем попытки, собственно, и оправданы. И он
продолжал, несмотря на критику и насмешки, писать и, по возможности, иногда даже издавать написанное.
4 апреля 1919 года, почти двадцатилетним, за считанные дни до того, как
навсегда покинуть Россию, он написал стихотворение, исполненное спокойного, достойного ощущения зреющего в нем таланта и захватывающих, голово-кружительных перспектив его будущего осуществления. Показательна зрелость и неожиданная для такого самоуверенного юноши «скромность» ориентации на этом творческом континууме: «скромность» якобы «безмолвствия» и
«первой ступени», но не от самоуничижения, а от сознания «заоблачности»
поставленной планки. Это предпоследнее, двенадцатое, из написанных в России и допущенных Набоковым к публикации в заключительном сборнике стихотворений. Кстати, именно в нём, по мнению вдовы писателя, готовившей
этой сборник к изданию и написавшей к нему специальное предисловие, впервые намечается тема «потусторонности», которой, как она считала, впоследствии было «пропитано всё, что он писал».2 Приведём его полностью: Ещё безмолвствую и крепну я в тиши.
Созданий будущих заоблачные грани
ещё скрываются во мгле моей души,
как выси горные в предутреннем тумане.
Приветствую тебя, мой неизбежный день.
Всё шире, шире даль, светлей, разнообразней,
и на звенящую на первую ступень
всхожу, исполненный блаженства и боязни.3
КОНЧИЛАСЬ НАВСЕГДА РОССИЯ… КЕМБРИДЖ
1 ББ-РГ. С. 124.
2 Набокова В. Предисловие // Набоков В. Стихи. СПб., 2018. С. 5.
3 Набоков В. Стихи. С. 24.
30
Под этими парусами он отправился в эмиграцию. Ностальгия, от которой у него
пятнадцать лет назад в Аббации «разрывалась душа», и он, тогда пятилетний, пальцем на подушке рисовал дорожки и тропинки Выры, теперь снова была с
ним, и, как оказалось, навсегда. Уже в Крыму, который показался ему «совершенно чужой страной – всё было не русское … он вдруг, с не меньшей силой, чем в последующие годы, ощутил горечь и вдохновение изгнания».1 В этой
вспышке ностальгии Набоков различал не только ассоциации с «пушкинскими
ориенталиями», но и то, что он назвал «настоящим»: «подлинное письмо невы-мышленной Тамары
