городов Московского государства. Год с лишним они простояли на развалинах столицы, сражаясь с оккупантами. Дмитрий Михайлович не мог участвовать в этой борьбе: ему не позволили тяжелые ранения.
До Страстно́го восстания князь Дмитрий Михайлович Пожарский четырежды выходил победителем в вооруженной борьбе: под Коломной, на Пехорке, у Пронска и в Зарайске. 19 марта 1611 года он проиграл на том участке битвы за Москву, где командовал восставшими. Все проиграли. Но для него, не знавшего поражений, это было особенно тяжело.
Однако поражение Пожарского в боях за Сретенку величественнее и драгоценнее всех его прежних побед. И нам, потомкам русских людей времен Великой смуты, следует почитать Дмитрия Михайловича гораздо более за его отчаянные действия в пылающей столице, нежели за все его воинские успехи, достигнутые до того.
Через бедствие, через испытание крайней тяжести Господь, возможно, желал заставить людей с праведным характером проявить себя, когда вокруг них исчез страх перед совершением греха. Праведники должны были встать на высшую степень самоотвержения. Среди огня, в столкновениях с беспощадным противником, им следовало принести себя в жертву за весь русский православный народ того времени — за честных и лживых, скверных и благочестивых, изменников и добрых служильцев. Им надлежало постоять за веру и правду. До конца. Не щадя себя. Не сберегая жизней своих. В их необыкновенной стойкости, может быть, и заключалось главное значение всей битвы за Великий город.
Пожарский оказался одним из них.
Может быть, эта кровь, кровь праведников, и есть лучшее из случившегося в годы Смуты. Народ наш, изолгавшийся, изгрешившийся, оказался способен и на жертвенность, и на покаяние, и на исправление. Вот такому народу, истекающему кровью, обожженному огнем, Господь в конце концов даровал победу.
Лето и осень 1611 года были ужаснейшей порой в русской истории. Государство исчезло. Его представляла шайка предателей, засевших в Кремле и пытавшихся править страной при помощи иноземных солдат. Воровские казаки жгли города и села, грабили, убивали. Шведы захватили весь Русский Север по Новгород Великий. Войска польского короля стояли под Смоленском и посылали подмогу московскому гарнизону.
Из последних сил держалась на пепле столицы малая земская рать, да и у той начальники умудрились переругаться. Ляпунов, затеявший все святое дело земского восстания, попытался укротить дикое буйство казаков Заруцкого, добиться дисциплины, справиться с разбойничьими наклонностями казацкой вольницы. Но он пал жертвой провокации поляков и злобы казачьей: его убили свои же…
Еще бы шаг в этом направлении, и пропала бы Россия, рухнула в пропасть, не возродилась бы никогда. Но сложилось иначе.
Оставались богатые города, не занятые поляками и не желавшие покоряться новой власти. В частности, Казань и Нижний Новгород. Тамошние дворяне, купцы и ремесленники имели достаточно веры в Божью помощь, достаточно воли и энергии, чтобы предпринять новую попытку освобождения страны. Второе земское ополчение начали собирать нижегородцы во главе с торговым человеком Козьмой Мининым.
На протяжении нескольких месяцев Дмитрий Михайлович никак не участвовал в земском освободительном движении. Его раны требовали долгого лечения. Он лежал в Троице-Сергиевом монастыре, а оттуда отправился — или, может быть, его отправили — набираться сил в родовую вотчину, село Нижний Ландех.
Еще не восстав с одра болезни, Пожарский получил от нижегородцев приглашение — возглавить новое ополчение земских ратников. Его звал под стяги иной столп русского освобождения — Минин.
И здесь пришло время оставить жизненный путь князя Пожарского и снова обратиться к судьбе земского старосты Козьмы Минина.
Нижегородцы выбрали Минина земским старостой — должность эта являлась самой обычной для местного самоуправления. Должностные лица, по старомосковскому обычаю, приступали к исполнению обязанностей с начала сентября. Именно тогда у Минина, лица уже официального, хотя и облеченного невеликой властью, появилась возможность высказаться публично. И он выступил за создание вооруженной силы, призвав «чинить промысел» против поляков.
Слова Минина дошли до наших дней в пересказе летописцев. Звучали они примерно так: «Если мы хотим помочь Московскому государству, то нам не жалеть бы имущества своего, да не только имущества, но и не пожалеть дворы свои продавать и жен и детей закладывать… А если кто-то из нас готов идти в поход, то готовьтесь за избавление нашей веры и головы сложить!»
Скорее всего, его пламенные речи, зажегшие энтузиазмом нижегородский посад, зазвучали именно в сентябре 1611 года. Тогда нижегородцы принялись собирать деньги с торговцев и ремесленников на правое дело. Возникли первые, еще совсем небольшие отряды ратников. Минин лично выдавал жалованье воинам, оберегая народные деньги от разворовывания.
Земский староста, желая подбодрить земляков личным примером, отдал в земскую казну собственное имущество и даже снял со своей жены дорогие украшения, чтобы бросить их в «общий котел». Его не покидала уверенность в том, что земское ополчение отправится вершить святое дело. Церковный писатель XVII века Симон Азарьин сообщает: сам преподобный Сергий Радонежский являлся Минину и повелел «казну собирать и воинских людей наделять жалованием, и идти на очищение Московского государства».
Октябрь принес действиям Минина сильное подкрепление.
Во-первых, из Троице-Сергиевой обители пришла грамота, призывающая постоять за веру и помочь земцам в Москве и под Москвой. Голос троицкой братии, звавший ополчаться, дал нижегородцам лишнее уверение в том, что они идут по верному пути. Но на помощь Заруцкому с Трубецким поволжские земцы не торопились. Первое земское ополчение успело заработать сомнительную славу: казачьи бесчинства вызывали омерзение, а сторонников Марины Мнишек и ее сына-«воренка», многочисленных под Москвой, еще летом особой грамотой не велел поддерживать патриарх Гермоген. Со времен гибели Ляпунова дворян-ополченцев безнаказанно притесняли казаки.
Во-вторых, неподалеку от Нижнего появился отряд, состоящий из дворян Смоленской земли. Смоляне мыкались, не находя себе службы и пропитания. Им определили на прокормление земли под Арзамасом, но тамошние мужики и стрельцы воспротивились их приходу. Для нижегородцев приближение смоленского отряда было как манна небесная! Нижний не столь уж богат был собственным дворянством: до Смуты он выставлял всего 300 ратников дворянского ополчения, притом многих уже повыбило за годы военных действий. А окрестные города не располагали даже скромными людскими ресурсами Нижнего… Вся область, таким образом, сама по себе не могла предоставить нужного количества умелых ратников. Конечно, Минин ухватился за такую возможность! Он предложил смолянам службу, и те двинулись к Нижнему.
Их приход — важная веха. Сколько было этих смолян? Скорее всего, не более тысячи. Но даже такое количество дворян, профессионалов войны, — солидная сила. Прибавив к ним нижегородское дворянство да силы соседних городов, земское руководство получило серьезную основу для будущей армии.
Возникла настоятельная необходимость в военном лидере ополчения. Тогда горожане и отправили делегацию к Пожарскому.
Нижегородцы с Мининым во главе могли выбрать иного воеводу. Но они безошибочно призвали именно того человека, который оказался идеальным командующим.
За Дмитрием Михайловичем
