…Пауза в разговоре с бабой Килей была продолжительной. Я влил в большой граненый стакан вино, выпил и, вновь обращаясь к ней, спросил:
— Бабуся, а дальше, что было?
— Дальше?.. — окунувшись в воспоминания, баба Киля вновь на несколько секунд замолчала, затем вновь продолжила свой рассказ: — А дальше, когда мы немного оклемались от голода, мы вновь светлое будущее продолжали строить — работали бесплатно в колхозе от зари до зари, как волы. При этом независимо от того, получали мы оплату за свой труд или нет, мы по-прежнему обязаны были платить государству бешеные налоги. Но самое противное было даже не это, а то, что если мы вовремя не сдадим все то, что нам полагалось сдать в виде налогов, то к нам в дом мог запросто прийти любой комсомолец или член сельсовета и с целью взыскания недоимок обшарить весь дом. Он мог избить или забрать любого, а мог и из дома всю семью вместе с детьми на улицу выбросить — за неуплату тех, установленных государством кабальных налогов, даже в лагеря людей отправляли, лет на десять. Бедные люди тогда в постоянном страхе жили и даже вынуждены были шепотом в домах своих между собой разговаривать, чтобы, ни дай Бог, борец за «народное» счастье какой-нибудь не услышал их недовольство жизнью такой.
Помню, как весной — до войны это еще было, зашла я к своему брату Сене — мужу бабы Веры, и с ужасом увидела его лицо: оно было все синим, а губы его были расквашены так, что он не мог даже рот открыть.
Оказалось, что в тот день он с уже опухшими от голода ногами работал на тракторе в поле — это был единственный трактор в нашем колхозе, а Сеня был у нас единственным трактористом, так вот, будучи голодным, он, когда шел домой после работы, решил зайти на ферму молока попить. И в тот момент, когда доярка налила ему в стакан молоко, и он поднес его к губам, в помещение вошел еще один борец за «счастливую» жизнь — активист местный, Шурка Марцинкевич. Моментально озверев, он сначала выбил из руки Сени стакан с молоком, а потом стал жестоко избивать его. Досталось тогда и доярке за то, что она народное добро разбазаривает.
— Боже,… Боже… — после продолжительного молчания, горестно раскачиваясь из стороны в сторону, вновь заговорила баба Киля, — как же это нужно было этим строителям коммунизма людей своих ненавидеть, чтобы за стакан молока так жестоко опухшего от голода человека избить. А самое страшное было тогда то, что жаловаться на этих партийных активистов людям было некому — это была власть наша.
— Как же вы жили?! — не выдержав, восклицаю я.
— Жили… — едко хмыкнула баба Киля, нервно перебирая в своих натруженных руках кончик платка, наброшенного на голову. — Мы, внучек, не жили — мы существовали, как бесправные рабы! Даже крепостные крестьяне раньше только по три-четыре дня на своих хозяев работали, а остальное время — на себя. А тут: от зари до зари бесплатно в колхозе, а потом — дома, чтобы было чем государству налоги оплатить, причем, помимо разного рода продуктов, еще и живыми деньгами…
— А деньгами-то за что?! — с ужасом и удивлением спрашиваю я, — деньгами же вам зарплату не платили?..
— А за то, внучек, что у нас рядом с домом есть огород, а в садочке вишенки растут или яблоки… Государство считало своим правом: позволять или не позволять нам выращивать у дома фрукты и овощи. К примеру, ты посадил фасоль, а к тебе пришли представители власти, пересчитали кустики и говорят: с тебя причитается столь-то рублей… потом кустики морковки пересчитали… потом — свеклу… потом — деревья… А для того, чтобы нам деньгами налог за это заплатить — нужно было эти деньги самим добывать: мы выращенное на огороде и в садочке должны были в выходной отвезти на рынок в Николаев и продать там.
— Кошмар!.. Ну а денег-то вы там хоть много наторговывали?
— Ой, внучек, какие там деньги?!.. Огород возле дома — это же не плантация в поле… Выращенного на огороде нам самим хоть бы хватило, чтобы с голоду ноги не протянуть. А для того чтобы заработать деньги для уплаты налогов, мы вынуждены были себе во многом отказывать и вести на продажу в основном фрукты — без них можно было прожить, а без овощей — нет. Но самое страшное было даже не это,… страшным было то, что вырученных за продажу фруктов денег людям для уплаты налогов не хватало, и они, чтобы меньше платить налогов, — вынуждены были фруктовые деревья в своих садах вырубать. Мы тоже несколько молоденьких деревцев срубили…
— Какой ужас!..
— Да, ужас… — Баба Киля натянуто улыбнулась. — Даже трудно себе представить, чтобы что-либо подобное раньше на Украине было, ведь украинская хатка без фруктовых деревьев рядом — это уже не Украина, а тут — мы их сами, под корень… И, что удивительно: люди возмущенные такой жизнью, даже разговаривая между собой на улице, либо — не говорили вообще об ужасах такой жизни, либо — хвалили эту власть.
— Почему?..
— Почему?.. — баба Киля удивленно вскинула на меня брови. — Потому, что боялись за свою жизнь,… если, конечно, это можно было жизнью назвать.
На глазах у бабы Кили сверкнули слезы и она, торопливо их смахнув, возмущенно проронила:
— Я же говорила тебе, что мне жизнь свою даже вспоминать не хочется, а ты все: «расскажи», да «расскажи»…
— Бабуся, — я встаю и с нежностью обнимаю бабу Килю за плечи, — а кто же мне кроме Вас расскажет о той жизни, которую и в книгах не прочитаешь… Да и дети мои будут меня потом спрашивать: кто да что? А я, что?.. Скажу — я не знаю ничего?.. Извините меня за растревоженные неприятные воспоминания, но все же продолжайте, пожалуйста, рассказывайте мне: что дальше было?
— Ой, — потупившись, тяжело вздохнула баба Киля и через мгновенье спросила меня: — На чем я остановилась-то?
— На том, что вы в Николаев ездили выращенное на огороде продавать…
— Ну да… — вновь погрузилась в воспоминания баба Киля. Несколько секунд она сосредоточенно молчала, затем вновь продолжила свой рассказ. — Ездили мы в город на волах: после работы вечером в субботу мы выезжали из села и к утру приезжали в Николаев, на рынок. Там мы торговали, чем могли, а потом — назад, к утру понедельника мы приезжали домой и с утра шли на работу в поле. Вот так это происходило.
— Ну а для себя вы в городе покупали что-нибудь,… ну, например, одежду какую-нибудь?
— Что,… одежду?!.. — со злой иронией взглянув на меня, усмехнулась баба Киля. — А зачем нам нужна была одежда, что мы, люди, что ли?.. Нам можно было и без нее,… мы, как оборванцы, тогда ходили, и питались мы, чем придется — от случая к случаю. А в нашем сельском магазине можно было купить только макуху и мыло хозяйственное,… даже спички там продавались поштучно — дефицитом они были, да и стоили они недешево.
