И все же, по мере того как репетиции продвигались вперед, я не могла сдержать восхищения перед необыкновенной выразительностью этой мимической артистки. Если бы ее не поработили ложные и изжившие себя формы пантомимы, она могла бы стать великой танцовщицей. Но формы были слишком ограниченны.
Наступил первый вечер. На мне были костюм времен Директории из синего шелка, белокурый парик и большая соломенная шляпа. Я приняла совершенно иную личину и перестала быть самой собой. Дорогая моя мать, сидевшая в первом ряду, пришла в некоторое замешательство: я заметила, что она ужасно разочарована. После стольких усилий достигнуть такого жалкого результата?
В течение репетиций этой пантомимы у нас совершенно не было денег. Нас выставили из пансиона, и мы заняли две необставленных комнаты, где ровно ничего не было, на Сто Восьмидесятой улице. На уплату за проезд не было денег, и часто мне приходилось идти пешком до помещения Августина Дэли на Двадцать Девятой улице. Когда наступало время завтрака, за неимением денег я обычно пряталась в ложу у самой сцены и засыпала от истощения, а после полудня, ничего не съев, вновь приступала к репетиции. Таким образом репетировала шесть недель до начала спектаклей, а затем участвовала в них в течение одной недели до первой получки.
После трехнедельного пребывания в Нью-Йорке труппа отправилась на гастроли, давая в каждом городе по одному спектаклю. Я получала пятнадцать долларов в неделю на все свои расходы и половину отсылала домой матери на жизнь. Когда мы высаживались на вокзале, я направлялась не в гостиницу, а брата свой чемодан и шла пешком разыскивать пансион подешевле. Моим пределом являлось пятьдесят центов в день, включая все в эту плату, и иногда мне приходилось тащиться до изнеможения несколько миль, прежде чем я находила что-нибудь подходящее. Порой в результате поисков я оказывалась в очень странном соседстве. Помню, как в одном месте мне дали комнату без ключа, и обитатели дома, в большинстве своем пьяные, делали беспрестанные попытки войти ко мне, от чего я приходила в ужас; перетащив через всю комнату тяжелый платяной шкаф, я забаррикадировала им дверь. Но даже после этого не отважилась лечь спать, а просидела всю ночь настороже. Не могу себе представить более безбожного существования, чем так называемые «гастроли» театральной труппы.
Джен Мэй была неутомима. Она ежедневно назначала репетиции, и никогда ее ничего не удовлетворяло. У меня были с собой несколько книг, я их непрерывно читала. Каждый день я писала длинные письма Ивану Мироцкому; не думаю, чтобы я полностью рассказывала ему о том, как я несчастна.
После двух месяцев скитаний пантомима вернулась в Нью-Йорк. Вся эта затея кончилась для м-ра Дэли прискорбной финансовой неудачей, и Джен Мэй вернулась в Париж.
Что мне было делать? Я опять встретилась с м-ром Дэли и попыталась заинтересовать его своим искусством. Но он казался совершенно глухим и равнодушным ко всему, что я могла ему предложить.
— Я выставляю труппу со «Сном в летнюю ночь». Если хотите, можете танцевать в сцене с феями.
Мои идеи танца заключались в изображении чувств и эмоций человека. Я совершенно не интересовалась феями. И все же согласилась, предложив танцевать сцену в лесу перед выходом Титании и Оберона[9] под музыку «Скерцо» Мендельсона.
Когда «Сон в летнюю ночь» начался, я была одета в длинную узкую тунику из белого и золотого газа с двумя бутафорскими крыльями, против которых очень возражала. Мне казались они смешными. Я пыталась доказать м-ру Дэли, что смогу изобразить крылья, не навешивая на себя сделанные из папье-маше, но он остался неумолимым. В первый вечер я вышла на сцену одна. Я была в восторге. Наконец-то я очутилась одна на большой сцене перед многочисленной публикой и могла танцевать. И протанцевала настолько хорошо, что публика непроизвольно разразилась аплодисментами. Я произвела, что называется, фурор. Когда я вышла со сцены в своих крыльях, надеясь найти м-ра Дэли в восхищении и принять его поздравления, то увидела, что он, вопреки ожиданиям, неудержимо взбешен.
— Здесь не мюзик-холл! — загремел он. — Неслыханно, чтобы публика аплодировала танцу!
Выйдя танцевать на следующий вечер, я обнаружила, что все лампы вывинчены. И каждый раз, исполняя «Сон в летнюю ночь», я танцевала во мраке. Ничего нельзя было разглядеть, кроме белой, порхающей фигуры.
После двухнедельного пребывания в Нью-Йорке труппа со спектаклем «Сон в летнюю ночь» снова отправилась на гастроли, и снова началось мое унылое путешествие и охота за гостиницами. Единственным утешением было то, что мне увеличили жалованье до двадцати пяти долларов в неделю.
Так прошел год.
Я была крайне несчастна. Мои мечты, мои идеалы, мое честолюбие — все казалось ничтожным. В труппе у меня было очень мало друзей. Большинство считало меня чудачкой: я обычно ходила за кулисами с томом Марка Аврелия[10]. Старалась усвоить стоическую философию, чтобы смягчить беспрерывные невзгоды, испытываемые мной. Тем не менее в эту поездку я нашла одного друга — молодую девушку по имени Мод Винтер, которая исполняла роль королевы Титании. Она была очень мила и симпатична. Но у нее была странная мания питаться лишь апельсинами, в ущерб иной пище.
Звездой труппы Августина Дэли являлась Ада Реган — великая актриса, хотя она и была для своих подчиненных в высшей степени несимпатичной личностью.
Продолжая турне со «Сном в летнюю ночь», мы в заключение прибыли в Чикаго. Я была чрезвычайно обрадована встречей с моим предполагаемым нареченным. Опять стояло лето, и каждый день, свободный от репетиций, мы уезжали в лес и предпринимали длительные прогулки. Я все больше ценила ум Ивана Мироцкого. Когда несколько недель спустя я уезжала в Нью-Йорк, мы условились, что он последует туда за мной, и мы поженимся. Мой брат, прослышав об этом, к счастью, навел справки и выяснил, что у Мироцкого уже есть жена в Лондоне. От этого известия моя мать пришла в ужас и настояла на нашей разлуке.
Вся семья сейчас находилась в Нью-Йорке. Нам удалось нанять студию, и по моему желанию она оставалась свободной от всякой мебели, которая мешала бы танцам, купили лишь пять пружинных матрасов и развесили занавесы по всем стенам комнаты. В дневное время матрасы ставились вертикально. Мы спали на матрасах без всякой постели, прикрываясь лишь одним стеганым одеялом. В этой студии Элизабет открыла школу, как в Сан-Франциско. Августин успел вступить в театральную труппу и редко бывал дома. Он преимущественно уезжал на гастроли. Раймонд пробовал силы в журналистике. Чтобы покрыть расходы, мы сдавали студию по часам преподавателям красноречия, музыки, пения и т. д. Но поскольку она состояла лишь из одной комнаты, то вынуждены были всей семьей уходить на прогулку, и я помню, как в снег тащились мы по Центральному парку, стараясь не окоченеть.
