Трудно себе представить, чтобы при той жизни, которую вел Бэкон, можно было найти время для занятий философией; однако он его находил. Прошло уже шестнадцать лет после появления его труда, представлявшего, как мы сказали, первую часть «Органона». В 1620 году появился в свет «Новый Органон» в окончательном виде. Этот труд сам автор считал капитальным своим сочинением. Он дал ему название «Нового Органона» потому, что оно должно было занять место «Органона» Аристотеля. «Органон» представляет только вторую часть другого, более обширного труда, который Бэкон не успел окончить. Свой «Новый Органон» Бэкон посвятил Якову I, который, по его словам, напоминал ему Соломона своею мудростью, мирным правлением, своим сердцем и т. д. Перед очами Якова I он и «зажег новый светильник во мраке философии прошлого». На обложке «Нового Органона» был нарисован корабль, готовый пройти Геркулесовы столбы. Бэкон теперь считал себя просветителем мира, посланным свыше. А прежде он отличался большею скромностью, когда писал лорду Солсбери: «Я только звонарь, который встал раньше других для того, чтоб всех созвать в церковь». Но годы и удачи придали ему много гордости.
Из писем Бэкона мы видим, что он послал свою книгу королю, Бекингэму, Кембриджскому и Оксфордскому университетам. Оксфордский университет простер свою любезность до того, что наградил ученым званием молодого человека, посланного передать книгу Бэкона; но в ответах обоих университетов мы находим только голословные похвалы и удивление, что такой высокопоставленный человек занимается еще и наукой. Вероятно, университеты поняли новую философию не больше, чем король и Бекингэм. Любопытно также мнение Кука о «Новом Органоне». На принадлежащем ему экземпляре он написал свой совет автору: «Ты хочешь преобразовать учения древних мудрецов; восстанови прежде законы и водвори справедливость».
«Новый Органон», разумеется, был малодоступен и при первом своем появлении не заслужил той славы, которую приобрел впоследствии; но все же он еще более возвысил канцлера в общественном мнении. Могущество Бэкона было велико, но оно целиком зависело от благосклонности Бекингэма. Король хвалил его сочинения и жаловал за услуги; враги чувствовали его силу. Он был окружен тесной толпой поклонников, живя то в Йоркхаузе, то в Горгамбури, где занимался разведением чудных садов. 22 января 1621 года он отпраздновал шестидесятилетие своего рождения в кругу друзей и почитателей, воспетый ничтожным поэтом Джонсоном, который пользовался такой славой у близоруких современников, что его ставили выше Шекспира. Через несколько дней Бекингэм торжественно преподнес Бэкону титул виконта Сент-Альбанского.
Но через три дня собрался новый парламент. Бэкон, казалось, не ожидал, что вскоре судьба его совершенно изменится и ему придется еще на этом свете явиться на страшный суд. Несмотря на свою проницательность, он не мог и подумать, что такому положению дел, к которому он так хорошо приноровился, скоро наступит конец. Неудивительно, что этого не приходило в голову королю Якову: тот не знал характера английского народа, но Бэкон мог бы предвидеть протест. Яков вообще не любил парламент, боясь этого незнакомого ему учреждения, освященного традициями страны. Однако он два раза принужден был созвать парламент и не имел основания быть им недовольным. На этот раз Бэкон с гордостью говорил, что члены парламента подготовлены им к правильным взглядам на правосудие. Его рукой было написано и воззвание к народу. При открытии парламента король Яков сказал речь. Он говорил о том, что бережет народные деньги, и просил субсидий. Лорд-канцлер не прибавил ко всему этому и двух слов; он советовал только ораторам быть как можно скромнее. Ораторы же, согласно освященному стариной обычаю, потребовали от имени общин прежних прав и преимуществ. Между ними находился и Эдуард Кук. Глаза Бэкона встретили его суровый взгляд, ясно говоривший, что настал час мести. Парламент не соглашался ни на какие субсидии, прежде чем король не исполнит его требования; он желал безусловной свободы слова, то есть возможности говорить о положении страны, не рискуя попасть в тюрьму. Заручившись, такою возможностью, заговорили о монополиях, которые раздавались поголовно всем родственникам Бекингэма. Дело дошло до того, что придворные захватили в свои руки даже право открывать кабаки в деревнях. Слышались также громкие жалобы на несправедливость суда; последние целиком относились к Бэкону, потому что лорд-канцлер был первый судья в государстве. Бэкон, предчувствуя бурю, советовал Бекингэму как можно мягче отнестись к парламенту. О себе он все еще не беспокоился; он думал, что его не тронут, потому что перед ним преклоняются. Однако вскоре ему пришлось убедиться в своей ошибке. Эдуард Кук, не желая лично сражаться со своим врагом, уполномочил Роберта Филипса– президента комитета, выбранного палатой общин, – заявить об открытии огромных злоупотреблений, виновником которых был сам лорд-канцлер. Речь Филипса произвела сильное впечатление, потому что в ней не было ничего личного; напротив, оратор, видимо, с грустью указывал на низкие поступки своего великого современника. Мы уже говорили, что Бэкон жил с большой пышностью. У него была причудливая фантазия и огромное тщеславие. Йоркхауз по своему великолепию был настоящим дворцом. Когда Бэкон обедал, то весь стол его был всегда покрыт самыми редкими цветами. Работал же он всегда, слушая лучшую музыку, отвечающую его настроению. В Горгамбури он также содержал целый двор с многочисленной толпой своих придворных. Канцлер был также щедр и на подарки. Раз король прислал ему какой-то ничтожный подарок, а он дал посланному пятьсот рублей, – как теперь говорится, на чай. Он был слишком горд, чтобы входить в подробности своего хозяйства. Жена его отличалась мотовством и в других отношениях вела себя не так, как он мог бы желать. Его слуги раболепствовали перед ним, не брали взятки с просителей и позволяли себе всякого рода бесчинства. Бэкон смотрел сквозь пальцы на то, что они покупали себе поместья. Ему советовали обратить на это должное внимание, но он отвечал с гордостью: «Я устремляю свой взор выше». Это не мешало, однако, ему самому брать подарки с подсудимых, и очень даже ценные. Обвинения канцлера продолжались, и король принужден был назначить для исследования злоупотреблений комиссию, состоящую из шести пэров; в то же время палата общин собирала все новые и новые факты против Бэкона. Настоящая гроза готова была разразиться над головой канцлера. Король и Бекингэм предали канцлера в руки правосудия. Бэкон был не из храбрых; увидав себя без всякой поддержки, он сдался, сознавшись во всем. Он оправдывал себя только тем, что брал взятки за правосудие, но никогда вследствие подарков не действовал в ущерб правосудию. Бекингэм поступил с ним совершенно так же, как он сам когда-то – с графом Эссексом. Сверх того, Бэкон явился козлом отпущения грехов Бекингэма и короля. Сам Бэкон не раз жертвовал менее виновными, чтобы спасти более виновных, – и теперь пал жертвой той же политики. 17 марта Бэкон в последний раз председательствовал в парламенте; он дрожал от волнения, рано закрыл заседание и, вернувшись в Йоркхауз совсем больным, слег в постель. Никуда более не показываясь, он, однако, раза два тайком ходил к королю.
