Тайно меня срочно посадили на самолет и под усиленной охраной привезли в небольшой курортный городок, похожий на Кисловодск. Мусу оставили в Нальчике. Маленький замок, куда меня поместили, со всех сторон был окружен каменной стеной, позади замка она плавно переходила в высокую зеленую гору. Его охраняло такое количество охранников с мобильными телефонами в руках, что я поняла: они верили, что Шамиль может прийти куда угодно! За два дня, которые я там провела, я познакомилась с обслуживающими местным персоналом, охранниками — все они были кавказцами и очень сожалели о гибели Джохара. Несколько раз приезжали офицеры ФСК, их интересовал только факт гибели Джохара. Ничего нового к тому, что уже было заявлено на пресс-конференции иностранным журналистам, я добавить не могла. Больше всего я переживала за Мусу и просила, чтобы нас с ним не разлучали. Мне пообещали отвезти его в Москву вместе со мной, а не в фильтрационный лагерь. Передали личный приказ Ельцина о моем освобождении, а Мусу в обещали обменять на кого-нибудь из российских военнопленных.
На следующий день нас с Мусой привезли в Москву. Его посадили в тюрьму на Лубянке, это было гораздо лучше фильтрационного лагеря, откуда он мог выйти только калекой или вообще исчезнуть без следа. Я собиралась выступить в Москве в телевизионной передаче «Взгляд», рассказать о «партии войны», о людях, по чьей вине мы так долго убиваем друг друга. Всем нам нужен был мир…
Я поделилась планами будущих выступлений с сопровождающими меня военными. Им тоже надоела война. Один из них, понизив голос, посоветовал мне перед выступлением обязательно запастись диктофоном. Я не поняла тогда тайного смысла его слов, которые подтвердились потом самым неожиданным образом. Они привезли меня в город Ивантеевку. У заросшей малиной калитки нашего старого дома встречал отец, он обнял меня и заплакал. Отец очень постарел за эти два года, сколько ночей не спал из-за нас. А у меня после всего, что я пережила, как будто окаменело сердце. До сих пор я до конца не могла поверить в произошедшее, иногда мне казалось, что все это кошмарный сон… вместе с нашей войной.
Я прошлась по запущенному саду. Вот старый орех — «дерево Джохара». Когда мы приехали к отцу из Сибири в очередной отпуск, он сажал молодые деревья, и каждый из нас выбрал себе по саженцу. Мне тогда больше всех понравился маленький кустик жасмина… Вот терраса с настенным акварельным панно, на котором я нарисовала Джохара, лихо скачущем на коне. Вечером пришли ивантеевские родственники, «посмотреть» на меня и послушать. Накрыли на стол, но… Какими пустыми и ничтожными казались мне их вполне естественные, повседневные заботы по сравнению с тем, что происходило в Ичкерии, в которой больше жизни я любила сейчас всех оставленных мною людей, до последнего голодного сельского мальчишки, собирающего под бомбами в лесу черемшу. Я как будто выпала из другого измерения, в котором, в вихре опережающих событий, молниеносно проносилась жизнь, и сама смерть производила тщательный отбор людей на прочность, словно Евангелиевских «зерен и плевел».
Включили программу «Время»: «Чеченские боевики сдали одиннадцать сел, в том числе Бамут…» — радостно вещал рыжеволосый диктор. И тут я вспомнила слова бамутского богатыря Руслана Хайхороева: «Если скажут, что сдали Бамут, не верь, плюнь тому человеку в лицо. Бессмертный Бамут будет стоять насмерть!» На следующий день я повторила его слова приехавшим к нам в дом журналистам, которые сначала мне не поверили, но через несколько дней моя информация подтвердилась. Через старого знакомого журналиста Ильяса Богатырева я договорилась о моем будущем выступлении в телевизионной передаче «Взгляд». Весь следующий день у нас с отцом ушел на поиски мастерской по изготовлению гранитных и мраморных памятников. Я давно хотела поставить на могилу маме небольшой мраморный камень или плиту с ее фотографией. Наконец, нашли как раз то, что нужно, придумали вместе с отцом надпись и заказали. Памятник будет готов через неделю.
На следующее утро, в 12 часов, совершенно неожиданно приехала Липхан Базаева. С ней мы встретились во время бомбежки в селе Гехи-Чу, ровно за неделю до последнего покушения, и я вспомнила поразившие меня строчки:
Я срываю вереск, шелестит трава,
В этом мире мы не встретимся больше,
Ты должна понять, но встречу я буду ждать…
Мы обнялись, как сестры… Липхан очень торопилась: «Ровно в час надо быть в центре Москвы. Приехали женщины с Кубани подхватить «платок Мира», там будут представители от других организаций, и все ждут только тебя». «А откуда они узнали, где я живу?» — удивилась на мгновение я, но Липхан сказала: «Твой адрес дали в ФСК».
В одну минуту я собралась, и мы быстро поехали вместе с Липхан на черном микроавтобусе, который ждал нас у калитки дома. Через час мы уже подъезжали к огромному зданию в центре Москвы. Поднялись по высокой лестнице и вошли в большой зал, где за небольшими столиками сидели преимущественно молодые женщины. Нас провели и усадили за такой же столик, где уже сидели два чеченца — Дик Михайлович Альтамиров и незнакомый мне молодой парень. В президиуме поднялась высокая красивая полная женщина, Наталия Нарычева, и начала говорить. Как я узнала позже, она была спонсором и организатором всей предстоящей церемонии, рядом стояла юная девушка, потерявшая жениха на русско-чеченской войне. Не успев выйти замуж, она стала уже вдовой. Ее тонкое нежное лицо с большими серыми глазами, полными еле сдерживаемых непролитых слез, тронуло мое сердце. Сколько таких юных вдов сейчас плачет по всей Ичкерии и России? Сколько седых, уставших ждать, матерей больше никогда не увидят своих сыновей.
Вышла кубанская казачка с белым головным платком в руках и после небольшой вступительной речи передала платок мне с заверениями в самой искренней будущей дружбе между чеченским и кубанским народами. Все шло очень хорошо. С приветственным словом следующей выступала я. Главная цель — остановить затянувшуюся кровопролитную войну в Ичкерии, назвать имена ее виновников, раскрыть грязные методы и ложь «партии войны».
Меня окружили журналисты, направили софиты и объективы кинокамер. «Что вы думаете о предстоящих выборах российского Президента?» И тут вместо тщательно продуманной речи я произнесла фразу, которая вдруг пришла мне в голову откуда-то изнутри (с правой стороны зала этого огромного здания из бетона и стекла?) причем, она была совершенно неожиданной. «Как ни странно, я начну свою речь с защиты Президента Бориса Николаевича Ельцина — ему, кроме позора, эта война ничего не принесла». Потом я говорила о «партии войны» и еще долго выступала, читая свои стихи.
