Трудно сказать, каким образом завелась в России среди ученого люда традиция метить деятелей прошлого этим странным клеймом: «передовой» — «консервативный», «прогрессивный» — «реакционный», «хороший» — «плохой» да сортировать, точно вещи по полочкам: эту — на видное место, на свет, а эту — в дальний угол, во мрак, эту — повыше, как украшение, а эту — вниз, под ноги! Но в середине XIX века традиция сия была уже в силе. Аракчеев и Сперанский получили каждый по клейму и соответствующему месту на исторической полке. Аракчеев с клеймом «реакционера» был задвинут в ряды деятелей низшего сорта, а Сперанского в звании «реформатора» и «передового» водрузили на место «светил». Между тем, будучи живыми людьми, они носили в себе и доброе и злое, и передовое и консервативное. В каждом из них столько было намешано самого разного, что, право, можно лишь подивиться той легкости, с какой современники и историки судили их.
Г. С. Батеньков работал под началом обоих этих людей и, близко с ними соприкасаясь, составил довольно прочное мнение о каждом. В воспоминаниях, записанных Гаврилой Степановичем во время заключения в Петропавловской крепости, он рассказал о том, как осенью 1822 года граф Аракчеев пригласил его в Грузино и уговорил поступить к нему на службу. По словам Батенькова, Сперанский, узнав об этом приглашении, дал ему следующие советы: «1) Ничего никогда с ним не говорить о военных поселениях. 2) Ежели не хочу быть замешан в хлопоты, вести себя у графа совершенно по службе и избегать всех домашних связей. 3) Никогда не давать графу заметить, а лучше и не думать, что я могу кроме его иметь к Государю другие пути»[178]. Гаврила Степанович эти советы исполнил в точности и три года служил при графе в качестве статс-секретаря.
Сперанский и Аракчеев предстают в его воспоминаниях как противоположности — но не добра и зла. А каждый — будто зеркало другому:
«Аракчеев страшен физически, ибо может в жару гнева наделать множество бед; Сперанский страшен морально, ибо прогневить его значит уже лишиться уважения. Аракчеев зависим, ибо сам писать не может и не учен; Сперанский холодит тем чувством, что никто ему не кажется нужным.
Аракчеев любит приписывать себе все дела и хвалиться силою у государя всеми средствами; Сперанский любит критиковать старое, скрывать свою значимость и все дела выставлять легкими.
Аракчеев приступен на все просьбы к оказанию строгостей и труден слушать похвалы; все исполнит, что обещает. Сперанский приступен на все просьбы о добре; охотно обещает, но часто не исполняет; злоречия не любит, а хвалит редко.
Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям, ни на что постороннее не смотрит; Сперанский нередко смешивает и увлекается особыми уважениями.
Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Сперанский осторожен и часто наружный порядок ставит ни во что.
Аракчеев в обращении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично; с подчиненными совершенно искренен и увлекается всеми страстями. Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным.
Аракчеев с трудом может переменить вид свой по обстоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид.
Мне оба они нравились, как люди необыкновенные. Сперанского любил душою».
***«Подле графа Аракчеева не мог существовать с честью и с пользою никакой министр. С ним ладил только иезуит Сперанский», — обронил в своих «Записках» Н. И. Греч. Николай Иванович выводил свое заключение единственно на основании слухов. Если б мог он заглянуть в переписку двух этих людей, то узнал бы, что между ними в последние годы правления Александра I существовали самые что ни на есть дружеские взаимоотношения.
Обида на Сперанского, вспыхнувшая в Аракчееве в конце 1809 года, прошла сразу, как только Михайло Михайлович был выслан из столицы. Когда в 1816 году опальный сановник обратился к графу с просьбой помочь ему в возвращении на службу, тот охотно на нее откликнулся. Именно благодаря ходатайству Аракчеева государь назначил Сперанского пензенским губернатором. Во всяком случае, Михайло Михайлович чувствовал себя впоследствии крайне признательным Алексею Андреевичу за это назначение и не уставал писать ему слова благодарности. «Милостивый Государь Граф Алексей Андреевич, — обращался он к Аракчееву в письме от 17 декабря 1818 года. — Приношу вашему сиятельству всеусерднейшее поздравление с Новым годом. Чувство благодарности и приверженности, столь же искренней как и справедливой, налагает на меня приятную обязанность возобновить при сем случае свидетельство совершеннейшего почитания и преданности, с коими честь имею быть вашего сиятельства покорнейший слуга М. Сперанский».
Назначение в Сибирь генерал-губернатором Сперанского глубоко расстроило — он надеялся вернуться в Петербург. От посторонних людей, в том числе и от императора Александра, Михайло Михайлович постарался скрыть это расстройство. Единственными, кому он признался в истинных своих переживаниях, были его дочь Елизавета и… Аракчеев. «И не благодарно и грешно бы мне было уверять ваше сиятельство, — писал Сперанский графу 5 апреля 1819 года, — что я принял новое назначение мое без горести. Искренность, которая одна может составить всю мою пред вами заслугу, заставляет меня признаться, но признаться вам единственно, что весть сия тронула меня до глубины сердца».
Судя по содержанию данного письма, между Сперанским и Аракчеевым к этому времени существовали уже вполне доверительные отношения. Уверяя графа, что он исполнит возложенное на него поручение с тем же усердием, как бы сам желал его или выбрал, Михайло Михайлович добавлял: «При помощи Божией и милостях Государевых мне нужны к сему две вещи: первое, чтоб вы дозволили мне и из Сибири откровенно к себе писать о деле и безделье и, различав одно от другого, одному давали бы ход, другие же отлагали бы в сторону, не ставя мне в вину, естьли за 6 т[ысяч] верст всего я не угадаю. Второе, чтобы служебные мои донесения, не рассыпаясь по частям, входили прямо к вам и от вас и чрез вас получали бы разрешение… Продолжите, милостивый Государь, ваше благодетельное мне расположение. Я надеюсь, что поведением моим в службе и искреннею моею к вам преданностию оправдаю я все ваши ко мне милости».
Возвращаясь из Сибири в феврале-марте 1821 года, Сперанский ехал в Петербург через Москву. Узнав об этом, Аракчеев поспешил зазвать его к себе в Грузино. Когда Михайло Михайлович 15 марта прибыл в Москву, местный губернатор вручил ему письмо графа, которое было написано им еще 2 марта. «Сдержите свое обещание, — писал в нем Аракчеев, — и уведомьте меня, когда вы предполагаете проезжать Новгород, я к тому времени приноровлю свой приезд в Грузино. Там мы приятно проведем несколько времени в искренней беседе. Вы тогда будете еще свободны от здешнего политического воздуха, а я спокойнее и свободнее приму уважаемого мною человека в любимом мною месте уединения».
