Ознакомительная версия.
Вот похвальный лист от 27 мая 1902 года (деду десять с половиной лет), и выдан он в честь окончания первого класса второго отделения. Удивил он меня своим дизайном: полностью посвящен Гоголю и персонажам из его произведений. Причем все тут! И Чичиков — прямо под портретом писателя, и Собакевич, и Ноздрев, и Акакий Акакиевич, и Вакула верхом на черте, и сценка из «Ревизора» показана. Внизу справа даже могила писателя изображена, на кладбище Данилова монастыря в Москве, с отчетливо видной надписью на намогильном камне в форме саркофага: «И горьким смехом моим посмеюся. (Иеремии, гл. 20, ст. 8)» Но отчего в Гоголь? Оказывается, в тот год отмечалось 50-летие со дня смерти писателя.
Похвальный лист за 1902 год
Коля Белугин в ту пору
Похвальный лист от 29 мая 1905 года уже совсем другой. В центре вверху первоучители — святые Кирилл и Мефодий (885 год). Слева — крещение жителей Киева (988), справа — «Русская правда» Ярослава (1016). Потом — вполне понятный перескок во времени: «Иоанн III разрывает ханскую грамоту» (1480). Далее — по накатанному: посольство Ермака у Иоанна Грозного (1582), избрание царем Михаила Романова (1613), основание Санкт-Петербурга (1703), наказ Екатерины II (1767) — ее программа просвещенного абсолютизма в России, война с Наполеоном (1812), оборона Севастополя (1854), освобождение крестьян (1861), а далее славян на Балканах (1877). Напоследок триумф иного рода — прокладка Великого Сибирского пути (1891), то бишь Транссибирской магистрали. А в значащем, левом верхнем углу уже не Гоголь, но монах, пишущий «Повести временных лет». В общем, вполне все стройно и патриотично. Ну да, если вспомнить, что бесславная для России война с Японией длилась уже более года и подходила к концу, то иного, чем такой официозный документ, и представить себе трудно. Ведь похвальный лист полагалось вешать в доме на почетном месте. И наверняка он там и висел.
Похвальный лист за 1905 год
Коля Белугин в ту пору
Из похвальных листов стало ясно: дедушка не в гимназии учился, а в городском реальном училище, где на первом месте была математика, черчение, рисование и естественные науки, а не иностранные языки и гуманитарные науки. В общем, это был путь к тому, чтобы впоследствии стать не учителем или врачом, например, но, скорее всего, инженером. У деда твоего, говорила мама, были хорошие способности к математике, так что он намеревался поступить в Санкт-Петербургский университет. Но…
К концу 1905 года в России разгорелись революционные события. (На маленьком, заштатном Веневе они едва ли отразились, хотя в истории города сегодня и говорится: «Крестьянские волнения в уезде. Работники веневской железнодорожной станции поддержали октябрьскую стачку».) Дед уже подросток, в конце года ему стукнуло четырнадцать лет. И надо же было такому случиться: инспектор училища, проверяя содержимое парт в его классе, обнаружил у него там… газету! Притом не большевистскую, говорила бабушка, не эсеровскую, не анархистскую. А газету вообще… Это притом, говорила мама, что дедушка наш был тихоня, всегда законопослушный. Он просто не мог принести газету, так что ему, отличнику, наверняка кто-то ее подсунул, может и по злобе. Приносить газеты с собой тогда строжайше запрещалось: в гимназии нельзя было «заниматься политикой»… Но инспектор решил, что раз газета в парте у Коли Белугина, значит он ее и принес в класс. В результате деду по завершении училища запретили поступать в университет. Навсегда. Кажется, это называлось «получить белый билет»… Соответственно, он, бывший до того лучшим учеником и отличавшийся примерным поведением, вообще не получил аттестата зрелости и, соответственно, не мог подавать документы в университет.
— Так вот взяли да сломали человеку всю жизнь, — говорила бабушка с горечью, хотя не могла не понимать: если б дед тогда уехал в Санкт-Петербург, они бы скорее всего вообще не встретились. Учился ли дед где-нибудь, не знаю. Почерк у него был очень хороший, прямо-таки идеальный, и человек он был очень грамотный, начитанный, культурный. Такие ценились, и в 1910 году он поступил на работу в контору присяжного поверенного, то есть адвоката. Бабушка говорила: «Он был помощником присяжного поверенного в Туле», — но вряд ли это означало, что он был юристом. Скорее всего секретарем, а не то и писцом. Высшего образования, насколько знаю, дед так и не получил.
Прежде они с матерью жили очень бедно. Как вспоминала бабушка, так не могли позволить себе купить мяса — все-то жили на картошке да молоке. Дед оказался в Туле и получил там приличное место, по-видимому, после немалых ходатайств матери. Возможно, он также надеялся, не без влияния с ее стороны, найти там выгодную невесту и, так сказать, поправить семейное положение, сделав хорошую партию… Нет, пьеса «Женитьба Белугина» Александра Николаевича Островского не про моего деда и не про его предков, однако движущие пружины у большинства людей, как бывает всегда в жизни, приблизительно одни и те же. В памяти моей сохранились бабушкины рассказы о «монпасье»: ведь в те годы молодой человек, явившись с визитом в дом к предмету своего обожания, просто обязан был вручить маменьке этого самого «предмета» красивую жестяную коробку с разноцветными, разными на вкус, мелкими леденцами.
— Эх, внучек, кабы наперед знать, я б тогда все-все записывал, что вокруг меня творилось… — сказал мне как-то дедушка. — Я только начал в конторе работать, в Туле, а туда как раз пришли родственники Льва Николаевича, они порой тут же, при нас, и ссорились: шел спор о том, как поделить наследство… Кому, например, достанутся права на произведения Толстого.
Николай Белугин, ок. 1910 года
Как оказалось, в центре Тулы, на углу улиц Гоголевской и Жуковского, и сейчас находится двухэтажный дом, который наверняка помнит моего молодого деда, — дом присяжного поверенного Тульского суда Рогожина, ведшего дела Л. Н. Толстого. Известно, что при жизни писатель не раз там бывал. Тот же Рогожин занимался вопросами наследования, когда Толстой умер в ноябре 1910 года. Моему деду тогда еще не было и девятнадцати лет, и на фотографии видно, что он явно довольный жизнью и выглядел щеголем: поступив на работу, он смог наконец «прилично одеваться». Тогда же, как он сам вспоминал, появились у него дорогие трости — обязательный атрибут светского молодого человека. Его увлечением стали прогулки после работы, и все мысли были, соответственно, о том, какую барышню он встретит сегодня, фланируя по улицам или прогуливаясь по бульвару… Его тогда вовсе не интересовали какие-то скучные люди, вечно сидевшие у поверенного по всякого рода обыденным, в том числе и наследственным, делам, даже если это родственники самого Льва Толстого.
Ознакомительная версия.
