В ресторане «Кавказский Аул», в первый раз за 12 лет, я выпил пол стакана вина и немного опьянел. Во всяком случае, когда туристы прямо на поляне устроили танцы под аккордеон, я не пропустил ни одного из них, танцуя все время с Валентиной Николаевной. Танцы кончились и инструктор собирался вести нас еще куда-то.
— Давайте убежим от них! — предложил я Валентине Николаевне.
— Здесь далеко бежать. Лучше — уедем! — насмешливо-рассудительно ответила она, указывая на рейсовый городской автобус.
Через пол часа мы были на другой горе, где в лесу стоял другой ресторан «Старая мельница», по форме напоминающий ветряную мельницу. Гостей еще никого не было. Мы сели за маленький столик в нише, висящей над пропастью, заказали вино и закуску и Валентина Николаевна начала рассказывать о себе.
— Я родилась в семье врача. Вы ведь знаете, что значит быть врачом в Советском Союзе! Нет никого в СССР, кто бы получал такой низкий оклад, как врач! Даже дворник, даже грузчик и те живут лучше врача: они могут хоть где-то подработать — там помогли мебель занести в квартиру, там — какую-то грязную работу сделали — глядишь, немного им и заплатят за это. А ведь врач не может этого — положение не позволяет! Даже если он и захочет делать черную работу — его не возьмут, не пригласят! Вот и получилось, что я все детство провела в беспросветной нужде, нищете: у меня даже куклы приличной не было. Бедная мама с трудом могла накормить нас с сестрой, а об одежде и игрушках и мечтать было нечего. Поэтому я и вышла замуж за номенклатур-щика, занимающего крупный партийный пост, чтобы только выбраться из опостылевшей нищеты. Только счастья я не нашла. Мужа своего я так и не полюбила, хоть и старалась, — чужой он мне: морально чужой, нравственно чужой. И я очень несчастна! Даже наш 15-ти-летний сын не связывает нас с мужем. И работа моя — такая же фальшь, как и вся моя жизнь. Я — инженер, а с детства люблю литературу.
Я чувствовал, что она рассказала мне о себе правду, но не мог ответить ей столь же правдивым рассказом о своей жизни: это было бы слишком рискованно. И я выдумал несуществующую жену, которая якобы ждет меня в Ленинграде, и несуществующую должность в одном из Вычислительных центров.
— Ваше лицо особенное, — задумчиво заметила Валентина Николаевна, — Я разу обратила на него внимание. У искателей курортных приключений таких лиц не бывает.
— А у вас лицо такое, как у ста тысяч других в России, — ответил я.
Валентина Николаевна вопросительно посмотрела на меня. И я продолжил:
— Ты такая ж простая, как все:
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синей…
По-смешному я сердцем влип,
Я по-странному мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в Рязанях.
— Есенин! — воскликнула она. — Есенин! О! Как я люблю Есенина!
Я стал читать еще. Незаметно спустился вечер. Пришел оркестр и заиграл танцевальные мелодии. Мне показалось, что я вновь стал молодым, что не было вовсе тех десяти лет, когда я испытывал равнодушие и к чужой и к собственной смерти, когда сама мысль — пойти с красивой женщиной в ресторан — была более невероятна, чем мысль о путешествии на Марс.
Я привлек Валентину Николаевну к себе и поцеловал. Она жарко ответила мне и прошептала: «Ми-лый… еще сегодня утром я не знала тебя!»
— Какое волшебное слово!
И луна хочет так
Чтобы каждый дрожал
От щемящего слова «милый»! —
процитировал я.
— Есенин — волшебник!
Я поцеловал ее еще и спросил тихо:
— Ты читала рассказ Бунина «Солнечный удар»?
— Читала! Это рассказ о том, как незнакомые до того мужчина и женщина, плывшие на пароходе по реке Волге, внезапно воспылали страстью друг к другу и почти не сговариваясь сошли на ближайшей пристани, чтобы провести вместе ночь в гостинице?
— Да, он самый. Так вот, со мной тоже случился сегодня «солнечный удар».
— Я тебе верю… Потому что я чувствую то же самое, милый — ответила она просто. — Но это должно быть обставлено красиво. Я не пойду, Юра, ни в гостиницу, ни в такой дом, где любовники снимают комнату на одну ночь. Я не хочу, чтобы кто-либо шептался за моей спиной.
— Я предложу тебе другое, — ответил я, мысленно формулируя мгновенно созревший план: «Я все равно собираюсь поехать в Батуми на пароходе в своих целях. Не поехать ли нам вместе? Если за мной есть слежка, то поездка в Батуми вместе с женщиной казалась бы менее подозрительной».
Вслух я сказал:
— Валечка, а что ты думаешь насчет морской прогулки в Батуми? Мы бы купили билеты в отдельную каюту.
— Отличная идея! — воскликнула Валя. — Но мы пропустим наши лечебные процедуры — Мацестинские ванны!
— Только два дня! Мы доедем до Батуми за один день. Там пробудем весь день, а вечером на этом же пароходе отправимся обратно.
— Согласна! Поедем завтра!
На следующий день по расписанию в Батуми шел небольшой теплоход «Колхида». Билетов в отдельную каюту в кассе не оказалось и мы ехали в 4-х местной каюте, обмениваясь саркастическими улыбками с видом заговорщиков.
Батуми я не узнал. В городе понастроили много типовых зданий и местный национальный колорит заметно улетучился. Все вековые пальмы, которые раньше росли в Приморском парке вдоль берега моря, исчезли. Исчезли также и кустарники и скамейки у моря. За счет этого были расширены пляжи. Теперь стало совершенно невозможно подойти к морю в ночное время и уплыть, как я сделал это в 1963 году. Я обнаружил и другие изменения: поменяли текст мемориальной доски на доме, где в 1925 году жил Есенин, на менее эмоциональный, на месте бывших одноэтажных домиков построили Дельфинарий, где ежедневно давались представления. Но здание КГБ изменений не претерпело. Я провел Валю мимо него, сказав только, что это — КГБ, и мы направились в Дельфинарий на представление. Потом мы купались и гуляли в Приморском парке вплоть до вечера. В Батуми нам удалось купить билеты в отдельную каюту. Со специальным умыслом я купил их на полный рейс: от Батуми до Одессы. Моих денег на это не хватило и пришлось взять у Вали.
С того момента, как мы с бутылкой шампанского в руках вошли в нашу чистую, светлую, с большим иллюминатором каюту, и до конца путешествия Валя вела себя просто и сердечно, как будто мы были любящими супругами. От этой бессонной ночи осталось впечатление возвышенной красоты, которой я коснулся ненадолго и, может быть, не по праву. «Вот бы иметь Валю своей женой до конца жизни! — подумал я. — Приходить домой после работы и всегда находить там милую, умную и изящную женщину, которой ты и твои дела небезразличны. Это ли не счастье?» «Большая половина нашего земного счастья заключается в семье», — говорил Достоевский. Но тут на меня нахлынули горькие мысли: «Увидела бы она в какой комнате я живу! Узнала бы она кем я теперь работаю! Посмотрела бы она как я продаю свои пайки пивной торговке!» И сразу пришло отрезвление. Никогда бы она не променяла свою сытую жизнь с номенклатурщиком на нищенскую жизнь со мной! Нечего и мечтать!
