Беспокоила меня критика поэзии. Рецензии на поэтические сборники как во «Франкфуртер Альгемайне», так и в других больших газетах часто были основательны, написаны по-ученому и, может быть, справедливо. Тем не менее в них, — конечно же, не всегда, но все же во многих случаях, — имелась роковая ошибка: они были, с позволения сказать, скучноваты, а иногда остались такими и до сих пор. Винить следует не только рецензентов, причина и в рецензируемых книгах. Конечно, о современной поэзии можно писать серьезно и в то же время занятно, вот только это в большинстве случаев очень трудно. Без текстовых примеров, к тому же многочисленных, критика лирики не имеет смысла. Тем не менее часто именно стихотворные цитаты отрицательно сказываются на понятности рецензий.
«Скверное время для поэзии» — названо стихотворение Брехта. Это было в 30-е годы. С тех пор практически ничего не изменилось. Поэтому следовало что-то сделать для поэзии, причем не один или два раза, а делать постоянно. Так у меня и родилась идея дополнить прежнюю критику лирики еженедельной рубрикой. Но представлять следовало не сборники лирики, а отдельные стихотворения, к тому же из всех эпох немецкой поэзии. В качестве интерпретаторов должны были выступать писатели и литературоведы, лирики и критики. Я вновь и вновь просил их — и, к сожалению, не всегда результат был успешным, — писать так, чтобы за текстом по возможности просматривалась личность автора. Так возникла «Франкфуртская антология».
Во «Франкфуртер Альгемайне» поначалу не проявили особого интереса к моему проекту, но и не противились ему. Один из издателей газеты, умный человек, с большим редакторским опытом, сказал: «Если ему это так уж важно, пусть спокойно делает свою рубрику. Много места она не займет, ведь он все равно не поместит больше трех или четырех материалов». Первая статья — о стихотворении Гёте «В полночный час» — была напечатана во «Франкфуртер Альгемайне» от 15 июня 1974 года, а свою вводную статью я назвал «Переулок поэзии».
Со временем в «Антологии» появилось почти 1300 статей, написанных примерно 350 авторами и прокомментированных примерно 280 интерпретаторами. Многие из этих истолкователей, имена которых расположены по алфавиту от Рудольфа Аугштайна до Дитера Э. Циммера, работают в других газетах и журналах, прежде всего в «Цайт», «Шпигеле», «Зюддойче Цайтунг» и в «Нойе Цюрхер Цайтунг». Я хотел, чтобы «Франкфуртская антология», которая стала возможной благодаря «Франкфуртер Альгемайне» и публиковалась в ней, рассматривалась как форум авторов, пишущих на немецком языке. В его деятельности могли бы участвовать все, кому, невзирая на повседневную конкурентную борьбу между собой, было что сказать о немецкой поэзии.
Многие читатели газеты протестовали против выбора стихотворений — в письмах, а иногда в телеграммах. По их мнению, мы должны были прекратить публикацию непонятных стихов современных поэтов, так как больше хотят читать Гёльдерлина, Эйхендорфа и Мёрике. Но были и жалобы других — мы, мол, сыты постоянно появляющимися в «Антологии» стихами Гёльдерлина, Эйхендорфа и Мёрике, хотим современных лириков. Так авторы писем подтверждали, что я находился на правильном пути. В том-то и заключался мой замысел, чтобы познакомить поклонников поэзии прошлого со стихами современных авторов, а любителям современной лирики напомнить о немецкой поэзии минувших лет. Но встречались и возражения другого рода. На вопрос в телеграмме «Почему так часто Гёте?» я ответил также телеграммой: «Потому что местный франкфуртский поэт». Постепенно «Франкфуртская антология», параллельно выходящая и в виде книг (со временем появилось двадцать два тома), превратилась в маленькую библиотеку.
Таким образом, на протяжении относительно малого времени во «Франкфуртер Альгемайне» возник форум литературы — прежде всего критики, но в то же время и лирики, которая печаталась не только в приложениях по выходным, но и на ежедневных литературных страницах, форум романа и рассказа, которые выходили с приложением, форум, где появлялись сообщения и комментарии о литературной жизни. В хвалебных речах временами говорилось, что мои усилия направлены «на столь же грандиозную, сколь и утопическую попытку сделать литературу общественным делом», что я вернул немецкой литературной критике ранг института. Между нами: это безмерное преувеличение, я не строю на сей счет никаких иллюзий. Тем не менее я охотно слушаю подобное, особенно если такие формулы, как бы торжественно они ни звучали, по крайней мере намекают на то, чего я в действительности хотел.
Такое распространение литературы на страницах «Франкфуртер Альгемайне» вовсе не вызывало положительного отклика литературной общественности, не говоря уже о коллегах из газет. Правда, меня все чаще называли «великим критиком» и даже «литературным папой», но я отнюдь не был уверен, скрывалось ли за этими «титулами» уважительно-дружеское отношение или они свидетельствовали, скорее, о злобе, намерении поиздеваться и побраниться. От моего внимания не ускользал иронический, пренебрежительный, а то и ядовитый оттенок этих адресованных мне обозначений или ярлыков. Никак не удавалось отделаться от подозрения, что все, за что меня восхваляли, одновременно ставилось мне в упрек.
Чем больше становился мой успех, тем чаще мне приходилось ощущать зависть и недоброжелательство, а то и нескрываемую ненависть. Я нередко страдал от этого, но утешал себя прекрасными словами Гейне: ненависть врагов может служить порукой тому, что он не так уж плохо отправляет свою должность. Прошло совсем немного лет, и мне пришлось услышать, что я забрал необычно много власти. Большой телевизионный фильм обо мне начинался даже со смелого утверждения, что руководимый мною литературный раздел «Франкфуртер Альгемайне» стал крупнейшим центром власти, когда-либо существовавшим в истории немецкой литературы.
Конечно же, слово «власть» звучит не особенно приятно, вызывая сразу же мысли, причем не всегда необоснованные, о злоупотреблении и произволе. Симпатии, как правило, оказываются не на стороне тех, кто осуществляет власть, а, скорее, на стороне страдающих или даже жертв. Что говорить, я стремился сосредоточить в своих руках столько власти, сколько считал необходимым, и это касалось не только редакционной работы. Мое участие в литературной жизни выходило в эти годы далеко за рамки редакции. Я участвовал в многочисленных жюри, был в 1977 году одним из инициаторов конкурса имени Ингеборг Бахман в Клагенфурте, а до 1986 года и председателем жюри этого конкурса.
Позволю себе задать вопрос: было ли это хорошо или плохо для литературы? В чьих интересах я пятнадцать лет руководил таким большим отделом во «Франкфуртер Альгемайне»? Я считал — в интересах литературы и думаю так до сих пор.
