II
На следующий день, когда я проснулась, Анны Андреевны уже не было. Она уехала на курорт. Я спросила Галину:
— Почему Аня не попрощалась со мной?
— Она пожалела тебя будить и только осторожно тебя поцеловала.
— Удивительно, что я не почувствовала ее поцелуя.
— Ты крепко спала…
Девушки пришли за мною раньше условленного времени, а у нас обед еще не был готов. Галина на скорую руку приготовила мне завтрак, но Надю и Нюру к столу не пригласила. Сама же я их пригласить не могла, так как не знала, чем их угостить. Я кушала и чувствовала, что краснею. Я не доела завтрака и пошла переодеваться в дорогу…
Все прощались со мной очень хорошо.
На крыльце стояла огромная корзина, наполненная какими-то узлами. К ручке корзины было привязано нечто вроде полотенца. Надя легко взвалила себе на плечо эту корзину, а Нюра кроме своих вещей взяла еще мой чемоданчик. Я взяла Надю под руку, и мы вышли на улицу.
Было душно, не хватало воздуха для дыхания, и ноги вяло передвигались по мостовой.
До пристани было далеко. С девушками я почти не говорила, так как помнила, что руки у них заняты вещами. Прошли мы приблизительно пол дороги. Я начала чувствовать, что солнце зашло, а в воздухе появился запах влаги. Сначала я подумала, что мы подходим к реке, и спросила у Нади:
— Река уже видна?
— Нi, ще далеко.
— А що ти хочеш?
— Мне кажется, что солнце зашло.
— Да, солнца нема. На небi велика хмара, i зараз буде дощ. Действительно, словно подтверждая слова Нади, на мои руки и лицо упали крупные холодные дождевые капли, а через несколько минут пошел проливной дождь. Возвращаться домой не было никакого смысла, поэтому нам пришлось спрятаться под навес дома. Надя поставила свою корзину и усадила меня на свои узлы.
Я поинтересовалась:
— У тебя еще не болит спина от этой корзины?
Надя как будто удивилась.
— Чого? Я ще не такi мioшки ношу!
— А я эту корзину и с места не могла бы поднять.
— Ти нiчого не робиш, а я дома все роблю сама…
Я попросила Надю:
— Когда мы приедем к тебе, ты пойдешь со мной в поле?
— Ми кругом пiдемо: i на степ, i на рiчку, i на леваду, — пообещала она.
Разговор у нас как-то не вязался. Мы только изредка обменивались незначительными фразами. Я погрузилась в воспоминания о моей жизни с матерью… Мои мысли прервала Надя:
— Дощ вже чуть крапае. Пiдемо, щоб поспiти на пароплав.
Под ногами я чувствовала большие лужи воды. Нюра и Надя были босые, а на мне были парусиновые туфли, которые быстро промокли.
На пароход мы сели без особого труда, хотя народу было много это знала по непрерывным толчкам в мои бока, несмотря на то, что Надя и Нюра ревностно оберегали меня.
На палубе Надя выбрала свободное место, поставила свою неизменную корзину и радушно усадила меня.
— Будем ще ждать, бо кажуть, що пароплав пiде тiльки через годину.
Надя и Нюра уселись возле меня прямо на палубе.
— Зараз пароплав пiде, — сказала Надя.
Мне несколько раз приходилось ездить пароходом на курорт к Анне Андреевне, и мне было уже знакомо движение парохода.
Когда пароход начинал двигаться, мне казалось, что я чувствую биение большого сердца — более подходящего сравнения я не могу найти, — и, кроме того, я чувствовала, что палуба слегка сотрясается. По этим двум признакам я и могла определить движение парохода.
Через несколько минут я действительно почувствовала, что «большое сердце» забилось и пароход начал отходить от пристани. Девочки вместе сказали:
— Вже поiхали…
Нюра попросила меня:
— Давайте поговоримо, щоб я не забула вашi лiтери.
С Нюрой мы постепенно разговорились. Она рассказала мне о том, что она уже окончила рабфак, а теперь не знает, куда ей поступить учиться дальше. Я спросила:
— Какую специальность вы хотели бы изучить?
— Хочу бути агрономом.
— Почему вам хочется быть агрономом?
— Не знаю, нiчого бiльш не придумаю. А що ви менш посоветуете?
— Я вас еще мало знаю, но высказать свое мнение могу: на вашем месте я бы поступила учиться в педагогический техникум, а потом работала бы сельской учительницей. Ведь у вас в селе учитель из города?
— Так, у нас е один учитель з мiста, дуже молодий хлопець, йому тiльки 20 рокiв.
— Так почему бы вам в самом деле не поступить учиться в педтехникум?
— Я помiркую и скажу тодi вам.
Настала ночь. Пароход плыл медленно. Подувал прохладный, сырой ветер. Мне стало холодно, и я надела чулки. Надя и Нюра, кажется, дремали, склонясь на корзину. Я положила руки на их плечи и чувствовала, что они дышали глубоко и ровно.
«Спят», — подумала я и сняла руки с их плеч. Мне совершенно не хотелось спать. Лицо мое ощущало холодную темноту ночи. «Большое сердце» беспрерывно билось. Меня раздражал противный запах махорки и запах человеческого пота, даже ветер не мог освежить воздух на палубе.
Близость людей я чувствовала, но не могла их ни видеть, ни слышать, и это создавало между мною и ими непреодолимую преграду. Мысленно я представляла себе, как велика эта преграда. Почему-то стало грустно. Вспомнила Харьков, учреждение, в котором я воспитываюсь. Там мне все было близкое, родное, знакомое до мельчайших подробностей.
Но в этот момент чья-то незнакомая рука взяла мою руку и написала в ней, делая грамматические ошибки:
Меня зовут Оля. Я бачила, как з вами гаварила Надя и Нюра. Я тоже хачу погаварить з вами…
Я спросила:
— А вы куда едете?
— Туда, куда и вы. Я живу недалеко от Нади.
— Вы что — учитесь или работаете?
— Нет, я бальная. Я ездила в Хирсон принимать ванны. У меня рематизм.
— У кого же вы живете?
— Я живу з мамой и з братом. Брат работае. А вы откуда ехали?
— Я приехала из Харькова, к моему отцу в Херсон, а теперь в гости к тете.
— Што же вы у Харькове делаете?
— Я учусь в учреждении для слепоглухонемых.
Моя новая знакомая была поражена тем, что я учусь. Она доложила:
— Ви мабудь очень умная, бо ви же слепа и глуха, а учитесь.
Я коротко и понятно рассказала Оле о нашем учреждении. Но не знаю, поняла ли она меня, во всяком случае она спросила:
— А ви на еруплане уже летали?
— Нет, еще не летала.
Это снова удивило Олю.
— Невже вас нiкто не возьмет на еруплан?
— Обещали взять, но до сих пор не берут.
— Я вас очень прошу, як ви полетаете на еруплане, то напишите мне, как ето летают ерупланы.
