Я понимаю, что еще не вышел в тираж. Мне предстоит сдержать еще несколько обещаний.
Я ВОТ-ВОТ ВНОВЬ ЗАЙМУ ПЕРВУЮ СТРОЧКУ мировой классификации. Теперь уже это не цель моего отца, Перри или Брэда — и, напоминаю себе, даже не моя собственная. Я взбегаю к вершине по одному склону холма Джила, спускаюсь по противоположному. Тренируюсь ради первого номера в рейтинге, Открытого чемпионата США и, как ни странно, ради Штефани.
— Я просто мечтаю наконец вас познакомить, — говорю я Джилу.
Она прилетает в Нью-Йорк, и я тут же умыкаю ее в деревню, на ферму XIX века, принадлежащую моему приятелю. Ферма — это километры простора и несколько огромных каменных каминов. В каждой из комнат мы можем подолгу сидеть, глядя в огонь, и разговаривать. Я рассказываю ей, что люблю поджигать всякие предметы.
— Я тоже, — отзывается она.
Листья еще только начинают опадать, и каждое окно — словно рама, обрамляющая картину с изображением желто-багряных лесов и гор. Кругом на многие километры — только мы одни.
Мы гуляем по окрестностям, катаемся по близлежащим городкам и бесцельно шатаемся по антикварным лавкам. Ночью валяемся в кровати и смотрим старую «Розовую пантеру». Взахлеб хохочем над Питером Селлерсом и даже останавливаем фильм, чтобы перевести дыхание.
Она уезжает через три дня. Ей предстоит провести праздники с семьей. Я умоляю ее приехать на заключительный уик-энд Открытого чемпионата США ради меня. Смотреть матч из моей ложи. На секунду мелькает мысль: не сглазить бы, столь уверенно заявляя, что буду играть в финальный уик-энд турнира. Но мне плевать.
Она обещает постараться.
Я дохожу до полуфинала. Предстоит встреча с Кафельниковым. Штефани звонит и сообщает, что прилетит. Но она не хочет сидеть в моей ложе, еще не готова.
— Хорошо, я обеспечу тебе другое место.
— Я сама позабочусь о месте. Не волнуйся. Я знаю этот стадион, как свои пять пальцев.
Я смеюсь. Да уж, она его точно знает.
Она смотрит матч с верхней трибуны. На ней бейсболка, глубоко надвинутая на глаза. Разумеется, камера CBS выцепила ее лицо в толпе, и Макинрой не преминул откомментировать это: организаторам турнира, заявил он, должно быть стыдно за то, что они не сумели предоставить Штефи Граф лучшего места.
Я вновь побеждаю Кафельникова. Евгений, передавай привет Ларри!
В финале я встречаюсь с Мартином. Я надеялся на встречу с Питом и даже заявил официально, что хочу играть именно с Сампрасом. Однако Пит снялся с турнира из-за проблем со спиной. Так что мой соперник — Мартин. Я видел его по другую сторону сетки в самые сложные моменты моей карьеры. В 1994 году, на Уимблдоне, когда я только начал осваивать уроки Брэда, я проиграл ему в пяти сетах. В том же году на Открытом чемпионате США Лупика предсказал, что Мартин выбьет меня из полуфинала, и я поверил его прогнозу, но тем не менее сумел побороть Мартина и выиграть турнир. В 1997 году в Штутгарте именно мой бесславный проигрыш Мартину в первом круге заставил Брэда пойти на решительное объяснение. И вот теперь игра с Мартином станет испытанием для моей зрелости, покажет, удастся ли мне удержать завоеванное или все это растает как дым.
В первом же гейме легко беру верх. Болельщики активно поддерживают меня. Мартин не теряет самообладания. Он заставляет меня попотеть в первом сете, во втором давит еще сильнее, доведя его до напряженного тай-брейка. Потом он выигрывает третий сет — и еще более напряженный тай-брейк. Он ведет, имея два выигранных сета против одного. Здесь это всегда означало победу: за последние двадцать шесть лет ни один игрок не смог еще переломить подобное отставание в финальном матче этого турнира. По глазам Мартина вижу, что он празднует победу и ждет, когда я продемонстрирую бреши в психической обороне. Он надеется, что сейчас я поддамся, превращусь в того нервного, излишне эмоционального Андре, с которым он не раз встречался раньше. Но я не ломаюсь и не сдаюсь. Выигрываю четвертый сет 6–3. В пятом сете, когда Мартин уже выглядит измочаленным, я переполнен энергией. Я выигрываю сет, 6–2, и ухожу с корта, зная, что излечился, вернулся. Я счастлив, что Штефани здесь и видит это. В последних двух сетах я допустил всего пять ошибок. Ни разу за время матча не потерял свою подачу, — кажется, впервые в моей карьере я не потерял ни одной подачи в течение матча из пяти сетов. И этот матч принес мне пятый Шлем. Я решаю, что когда буду в Вегасе, то поставлю пять сотен на пятый номер в рулетку.
Во время послематчевой пресс-конференции один из журналистов интересуется: почему нью-йоркская публика столь горячо меня приветствовала?
Честно говоря, не знаю. Но высказываю догадку:
— Они увидели, что я повзрослел.
Разумеется, болельщики во всех городах наблюдали за моим взрослением. Но у нью-йоркской публики ожидания выше, и это помогло ускорить мое становление, придав ему новую энергию.
Впервые в жизни я почувствовал — и даже рискнул объявить в слух: я — взрослый.
ШТЕФАНИ ЛЕТИТ СО МНОЙ В ЛАС-ВЕГАС. Мы предаемся типичным для Вегаса развлечениям: играем в казино, смотрим шоу, идем на бокс вместе с Брэдом и Кимми.
Матч Оскар де ла Хойя против Феликса Тринидада — наше первое официальное свидание на публике. Торжественный день выхода из подполья. На следующий день фотографии, на которых мы держимся за руки и целуемся на зрительских местах рядом с рингом, появляются в газетах.
— Теперь пути назад нет, — объявляю я.
Она пристально смотрит на меня, затем ее лицо медленно озаряется благодарной улыбкой.
Штефани останавливается у меня дома на уик-энд, который растягивается на целую неделю. Неделя превращается в месяц. Однажды мне звонит Джей Пи, интересуется, как идут дела.
— Как нельзя лучше.
— Когда у тебя следующая встреча со Штефани?
— Она все еще здесь.
Я прикрываю рот рукой и шепчу в трубку:
— У нас все еще не закончилось свидание номер три. Она осталась у меня.
— Что?
Я понимаю, что рано или поздно она должна будет уехать в Германию — хотя бы для того, чтобы забрать вещи. Но пока мы не говорим об этом, не собираюсь первым заводить этот разговор. Я не хочу ничего менять в нашей жизни.
Это похоже на страх разбудить лунатика, куда-то бредущего во сне.
Однако вскоре и мне надо отправиться в Германию — на турнир в Штутгарте. Штефани летит со мной, она даже согласна сидеть в моей ложе. Я счастлив, что мы будем там вместе. В конце концов, Штутгарт много значит для нас обоих. Именно там она стала профессиональной теннисисткой, а я вернулся в профессиональный теннис. Тем не менее в самолете мы не говорим ни слова о теннисе. Мы говорим о детях. Я признаюсь, что хотел бы иметь от нее детей. Это, конечно, наглость с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Она берет меня за руку. У нее в глазах слезы. Затем она отворачивается к окну.
