- Нет, не может быть, не должно этого случиться. И откуда ему знать? - вслух сердито подумал Костров и почему-то именно в этот момент поглядел на крутояр. Дуб стоял величаво, ни одной веткой не шевеля под напором холодного ветра. Только и слышно было, как звенят на нем, пламенем вспыхивают в скупых лучах солнца каленые листья.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Перед заходом солнца все вокруг кажется умиротворенным, немножко усталым: и река замедляет свой бег, не шумит, как прежде, и ветер усмиряется, и кипенно-белый туман с ленцой переваливается с холма на холм...
Из деревни Алексей Костров пошел вдоль картофельного поля. Ботва лежала темными плетями. Под каждым кустом земля выпирала изнутри, будто и впрямь тесно было клубням и они просились наружу. "Жаль, не выкопали картошку. Погибла", - подумал Костров.
Да разве только одно картофельное поле осталось неубранным? Вон и рожь полегла, осыпавшиеся зерна успели дать густые и ненужные всходы, а чуть подальше, на горке, звенел на ветру перестоявшийся лен.
Костров вышел на дорогу. И всюду, куда ни обращал взгляд, виделась ему осиротелая, принявшая на себя нелегкое бремя земля. Огромная воронка, в которой может легко разместиться целый взвод, преградила ему путь. Алексей вспомнил, как накануне взрывом этой бомбы его тряхнуло в землянке. Дальше попадались воронки помельче, и раскиданная вокруг земля пахла гарью.
Но теперь безмолвствовали ближние позиции: не слышно было ни шелеста снарядов, ни визга мин. Бой шел где-то правее, может, километрах в пяти, и оттуда доносились глухие взрывы, а здесь тихо, ни единого выстрела. И когда Костров по ходу сообщения вышел на берег, увидел, что и река будто застыла: течение было неторопливое, только у берега кружилась и вязала узлы вода. Спокойно-величавая в своей предвечерней красе, река как будто источала это отрадное и имеете с тем немного пугающее безмолвие.
Приближаясь к позициям полка, Костров больше всего удивлялся тому, что солдаты обеих сторон не прятались, будто и не было никакой войны. Вон по брустверу окопа по-медвежьи вразвалку шагает со своими термосами Штанько. Остановился, подозвал к себе бойцов и прямо на позиции раздает в котелки кашу, ломти хлеба.
"Фу, черт его надоумил!" - забеспокоился Костров, зная, что не один он видит своих бойцов, надо полагать, и немцы заметили их с того берега. "Но почему они не стреляют? Ждут, когда соберутся кучно, чтобы разом накрыть? А наши - зеваки! Дурачье!"
- Кончайте! - еще издалека крикнул, пробираясь по ходу сообщения, Костров.
Но Штанько будто не расслышал, озабоченно продолжал опорожнять термос. Костров еще раз сердито окликнул его сзади из окопа, и только тогда Штанько повернул к нему пылающее румянцем лицо.
- Ты что, в уме, товарищ старшина? - вырвалось у Кострова.
- А чего ты такой злющий? - усмехнулся старшина. - На-ка, отведай лучше гречневой каши.
- Прекрати, они же вас накроют!
- Пусть только посмеют, дадим ответную, - отшутился Штанько и поволок в окоп громадный зеленый термос.
Но, как и прежде, было мертвенно-тихо, как будто бы все затаилось и готовилось к схватке или, напротив, к перемирию.
На этом участке Днепр был неширок, изгибался коленом, поворачивая строго на юг. И в сумеречной тишине вдруг послышался голос с чужого, занятого немцами берега. Кострову подумалось, что кто-то зовет на помощь. Невольно высунулся из окопа, присмотрелся: на том берегу стояла группа немцев, и один, рослый, в отделанной серебром фуражке, махал рукой, на ломаном русском языке кричал:
- Эй, русс, давай мириться по Днепру!
В притихшей округе этот голос звучал совсем близко. А Кострову показалось, что он ослышался, и, чтобы проверить себя, даже потер захолодевшие на ветру уши.
Наверное, та сторона ждала ответа. Но наши молчали, потрясенные тем, что услышали. Тогда немец в заломленной фуражке повторил:
- Русс, давай делать мир по Днепр!
- Чего они хотят? - каким-то странно глухим голосом спросил Костров.
- Мира просят! - усмехнулся подошедший Степан Бусыгин и, показав кукиш в своем огромном кулачище, крикнул:
- Согласны мириться! Только по Берлин!
Какое-то время немцы молчали, будто и впрямь думали, как им ответить на столь дерзкое предложение русских. Только в сумерках неожиданно произвели сильный артиллерийский налет. Снаряды летели через реку, захлебываясь в мглистом тяжелом воздухе, и падали там и тут, не причиняя, однако, никакого вреда нашим бойцам, пережидающим обстрел в земляных укрытиях.
Обстрел прекратился так же быстро, как и начался.
Дотемна Костров ходил по окопам, свиделся почти с каждым бойцом, спрашивал, хватает ли патронов и гранат, есть ли перевязочные индивидуальные пакеты, пишут ли домой и получают ли письма, хотя самому Кострову, давно не получавшему от Натальи вестей, расспрашивать об этом было нелегко. Обойдя позиции, Костров позвал Бусыгина, ходившего за ним по пятам, в свою землянку.
С реки тянуло сыростью. Шли они молча, и Бусыгин, чувствуя, что товарищ чем-то недоволен или рассержен, не вытерпел:
- Чего ты сегодня не в духе? В штабе припарку дали?
- Нет. Просто вызывали... Должность предлагают...
- Какую?
- Да так... - со скрытой важностью отмахнулся Костров и шел дальше. Темнота была плотная, но за полтора месяца, пока стояли на Днепре, Костров настолько привык к местности, что мог с закрытыми глазами исходить вдоль и поперек рубеж обороны, ни разу не споткнувшись. Затрудняли ходьбу лишь свежие воронки, и Алексей то и дело брал товарища за руку, говоря:
- Осторожно... Держись за мной.
- Нет, ты мне брось зубы заговаривать. Поди, в штаб метишь... От строя хочешь отбиться? - нетерпеливо допытывался Бусыгин. Но Костров промолчал, и Степан, фыркнув, решил поддеть его:
- Оно, понятно, имеются... видел таких... Пока не вылез в чины, вроде ровня. И голоса не повысит, и на сырой землице с тобой переспит в обнимку, и чуть какая заваруха... Спасай, мол, дружок, вдвоем нам смертный ужас терпеть... А как дали ему повышение - задерет нос, напыжится, ну просто не человек, а петух с Аверьянова двора!
Костров усмехнулся, приняв упрек за шутку. А Бусыгина это еще больше озлило.
- Слушай, Алешка, - сказал он нарочито тоскующим голосом. - Признайся мне начистоту, почему от тебя Наталка отшатнулась? Не кажется ли тебе...
- Брось чепуху молоть! - оборвал Костров и, преградив ему дорогу, спросил: - Откуда тебе знать, что отшатнулась?
- Ну как же, в переписке не состоите давно... Ни ответа, ни привета, - проскрипел Бусыгин и как будто сочувственно вздохнул: Характер у тебя такой, что можешь без жены остаться.
- Что ты сказал? - вытаращил глаза Костров.
- То и говорю. Заважничал! В письмах небось только одни приказы, вот она и побоялась твоего командирского голоса!
