- Что ты сказал? - вытаращил глаза Костров.
- То и говорю. Заважничал! В письмах небось только одни приказы, вот она и побоялась твоего командирского голоса!
- Бабой ежели не командовать, так она может раньше тебя в генералы выскочить.
- Вот-вот, - с видимым согласием поддакнул Бусыгин. - Только, по-моему, нельзя командовать. Лаской надо брать...
- Откуда у тебя такие познания в женских делах? - удивился Костров.
- В этом деле я нагляделся, аж мозоли на глазах, - хмыкнул Бусыгин. Хоть и женатым не был, а вижу, как мучаются в тоске да ревностях некоторые... Одним словом, ближние...
Они вошли в землянку. Снарядная гильза чадила. Костров убавил немного фитиль и велел связному на минутку выйти.
- Я тебя вот по какому поводу позвал, - сразу перейдя на деловой тон, заговорил Костров. - Завтра я действительно ухожу из роты.
- Да ну? - бледнея, привстал Бусыгин и невнятно промолвил: - А я?.. Значит... и не увидимся больше?
- Почему? Будем вместе. Мне велели отобрать команду. Возьму тебя, Штанько...
- А что это за команда? - не понял Бусыгин.
- Бронебойная. Ружья дадут нам противотанковые, - пояснил Костров и от удовольствия цокнул языком. - Говорят, бьют так, что танк насквозь прошивают и жгут, как деревяшку. Только пока никому... Ясно? - уже шепотом добавил он.
Наказав Степану подготовить людей и подобрать имущество для передачи, Костров лег спать рано, потому что к утру должен прибыть новый командир и придется еще до рассвета передать позиции по акту. Улегшись, Костров не переставал думать: заботили его и разговор с Аверьяном, и неожиданно услышанные голоса немцев. "Как это понять? - думал он. - Старик пророчит, что доведется отходить, а немцы, наоборот, предлагают мириться. И это в такое время, когда столько городов и такая территория нами потеряны... Но разве согласимся мы идти на мир, урезывая себя по Днепр? Ишь, нахалы, чего захотели! Мы как-нибудь придем в себя. Мы еще вернемся и до Берлина вашего дойдем! - говорил сам с собой Костров. - Но почему же они мира запросили? Кажется, и Европа лежит у них в ногах, и в силе еще, а поди же - думают, как бы из войны выпутаться..."
Мысли теснились в голове одна другой запутаннее. И в ушах у него вновь звенело от тишины, от напряженно-зловещего безмолвия и ожидания чего-то неизвестного.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Команда бронебойщиков, или, как сразу, еще до вступления в бои, начали ее величать, гроза танков, поселилась в шалашах под крайними соснами; и опушка леса, и дорога, сползающая сюда с пригорка, и неторная, покрытая малинником тропа - все было рассечено траншеями. А в глубине леса, там, где внавал лежали старые, поваленные ветром деревья, где кусты и низинная земля были мокрые и пахли прелью, - там на колесах стоял штаб дивизии, и тылы с запыленными повозками, на которых были навьючены мешки и обмундирование, с дымящимися походными кухнями, с гуртом собранного на дорогах скота. Недоеные коровы целыми днями неприкаянно слонялись вдоль загона и порой принимались так мычать, что полковник Гнездилов выбегал из крытой машины и на весь лес кричал:
- Заткните им, бесам, глотки! Отправляйте на убой!
Увязавшийся с тылами дивизии деревенский пастух принимался гонять их вдоль забора и в конце концов усмирял.
Команду бронебойщиков всячески поощряли и, быть может, даже баловали - бойцам выдали новые гимнастерки, яловые сапоги, у каждого свой спальный мешок, и кормили, конечно, до отвала, забивая для них каждодневно по одной корове. Вдобавок к горячей пище они получали сухой паек - галеты, консервированное молоко, вяленую рыбу, затверделую, покрытую мучнистым налетом колбасу.
Спали бронебойщики в шалашах, связанных из еловых веток, а с утра, чуть только розовел восход, по первому сигналу дежурного они выскакивали наружу, делали зарядку, которая заканчивалась легкой проминкой по внутренней лесной тропе, что сбегала к ручью, и затем обмывались по пояс ключевой водой.
После завтрака бойцы становились по двое, один в затылок другому, клали на плечи длинностволые, с прикладами из орехового дерева ружья и, величаво покачиваясь, уходили на занятия.
И так изо дня в день.
Жизнь в спокойном лесу, далеко от передовых позиций, крепкий сон в шалашах, пропитанных терпким запахом рубленых еловых веток, сытная пища, занятия - все это как-то отдаляло беспокойные мысли о боях, о ранах, о смерти... На участке обороны, занимаемом полками дивизии, прочно стояло затишье, и если бы не глухие раскаты канонады, гремевшей где-то далеко в стороне, терялось бы всякое ощущение близости сражений. "Неужели и вправду хотят они перемирия по Днепру?" - вновь задавал себе вопрос Костров, будто все еще слыша голос немца с того берега. И чем больше Костров думал об этом, тем сильнее одолевали его сомнения; как-то, не стерпев, он решил доложить командиру дивизии. И при одном упоминании о перемирии, якобы предложенном немцами, полковник Гнездилов насупился, лицо окаменело в презрительно-холодном выражении. Он тут же площадно обругал Кострова, упрекнув, почему раньше об этом разговоре не доложил.
- Мозги вам надо бы вправить, - сверля глазами перепуганного Кострова, сказал Гнездилов. - Ишь до чего докатились! Общий язык нашли, и с кем - с нашим заклятым врагом!
Переминаясь с ноги на ногу. Костров пытался было возразить, что это сами немцы затеяли и никто не собирался вступать с ними в перемирие, но полковник резко перебил. Он сказал, что немцы захватили больше, чем могут проглотить, и уверял, что оккупанты уже не соберутся наступать, что силы у них выдохлись. Наше положение, сказал он, прочное, и мы скоро погоним их!
Разговор, который поначалу удручал, кончился, к радости Кострова, мирно. "Значит, немцы выдохлись. И мы будем ждать часа, чтобы ударить", от этой мысли у него поднялось настроение. Он зашагал по ржаному полю на взгорок, куда ушла команда с утра. Сегодня намечались стрельбы. Своими глазами доведется убедиться в силе по виду неуклюжих, но, говорят, очень опасных для брони ружей.
С пригорка Костров увидел, как бойцы, разделившись по двое, лежали на окрайке неубранной ржи и медленно водили длинными стволами ружей - кто в ближний бугор, кто в куст бурьяна, а кто - и невесть зачем - в подернутое тусклой дымкой небо.
Занятия не понравились Кострову. Собрав бронебойщиков на опушке рощи, он встал перед строем и хриповато кашлянул.
- Так вот, товарищи, поглядел я на ваши занятия и подумал: точь-в-точь ленивые бабы так ухватами орудуют. Сунет иная в печку горшок, сама облокотится на загнетку, разнежится у огонька и дремлет. Улыбнувшись, Костров уже строго продолжал: - Не годится такое занятие! Мы учимся не горшки в печку ставить, а танки жечь.
