Над лесом в третий раз взвинченно зазвенел воздух, опять налетели вражеские самолеты. Костров и Бусыгин отбежали к ближней сосне, укрылись за ее стволом. Сбитая вместе с веткой шишка ударила Алексея по голове.
Из глубины леса, где размещался штаб, донесся протяжный вой сирены. Сразу не поняв, что случилось, Костров и Бусыгин подхватили под мышки сапоги, гимнастерки и побежали напрямик по сухому валежнику. Там и тут между деревьями мелькали люди. На машины с заведенными моторами, на повозки грузили штабное имущество, навьючивали мешки с мукой, сухарями, тюки обмундирования.
- Как бы нас не отрезали... Фронт прорван... - услышал возле штаба кем-то оброненные слова Костров. "Вот тебе и выдохлись", - подумал он и помрачнел, догадываясь, что придется, наверно, еще немало хлебнуть горя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
После бомбежки еще не пришедшие в себя от нервного потрясения бойцы, озираясь на небо, собирались в колонну, чтобы идти дальше по дымящемуся и взрытому шоссе. Однако недолгая тишина была рассечена протяжным свистом; один за другим снаряды, захлебываясь в воздухе, кучно падали на дорогу. Первым угодил под обстрел ехавший впереди разъезд, и было видно, как, на мгновение потонув в рыже-дымных клубах разрывов, кони переметнули через канаву и понеслись вскачь, ломая кусты и вынося кавалеристов в открытое поле.
- Откуда стрельба? Что бы это значило? - еще не веря происшедшему, спросил Гнездилов у подбежавшего к нему начальника штаба.
- С закрытых позиций. Докладывали, вон там, за высотой, немцы "колбасу" повесили, - ответил майор Аксенов, по обыкновению протирая очки.
Взбежав на насыпь, с которой открывался широкий обзор местности, Гнездилов торопливо водил биноклем. Небо было затянуто туманом и дымом, только слышались по лощине недалекие звуки стреляющих пушек. Но и пушки, казалось, были куда-то упрятаны, точно из-под земли вырывались и погромыхивали снаряды.
Наконец высоко под облаками в задымленном небе Гнездилов увидел аэростат. Он медленно сваливал свое пухлое и долгое тело то в одну, то в другую сторону.
- С этим мы сейчас... мигом разделаемся, - оживился Гнездилов. Ну-ка, орлы, катите пушку, лупите по нему! - крикнул комдив артиллеристам, и не только на повеселевшем лице, а и в усталом теле впервые за этот трудный день ощутил он приятность.
С редким проворством расчет перекатил пушку через канаву, положил к ее раскинутым станинам два камня, изготовился к стрельбе. И стоило последовать команде, как снаряд за снарядом полетели в сторону аэростата. Изогнутым мешком он покачивался и даже, казалось, взбирался еще выше, к облакам, как бы дразня стрелявших по нему артиллеристов.
- Ну и мазилы! - протянул Гнездилов, кривя губы от досады. - Берите на шрапнель, нечего с ним валандаться!
Шрапнельные разрывы ржавыми облачками сначала вспыхнули ниже цели, потом стали окаймлять ее. После нескольких выстрелов аэростат, накренившись на один бок, начал быстро спускаться, а клубки разрывов преследовали его, пока он не свалился на землю.
- Порядок! - удовлетворенно пробасил Гнездилов. - Не будет мозолить глаза. Теперь можно и в дорогу.
Он снял фуражку и стал энергично махать, чтобы садились на повозки, на машины или строились в пешие колонны.
Самому Гнездилову подали рыжую лошадь со связанным в узел хвостом, и полковник вспрыгнул на нее не по годам молодцевато.
- Ого, я еще могу! Есть еще порох! - крикнул он громким, веселым голосом, точно стараясь приободрить и ехавшего рядом майора Аксенова, и всех, кто глядел на него. - Достаточно было сбить "колбасу", и сразу замолкли...
Неприятельская артиллерия и в самом деле прекратила обстрел после того, как упал на землю аэростат-корректировщик. И однако, шутливый тон комдива, как и то, что стрельба унялась, не обрадовал людей - ехали и шли они молча, опасливо поглядывая на небо, на затянутый бурыми дымами горизонт.
Откуда-то издалека наплывал гул. Он привлекал слух каждого. "Уж лучше бы зарыться в землю и держаться до последнего..." - думали бойцы, в душе недовольные и дневным маршем, и этой в мирное время ласкающей глаз, а теперь опостылевшей магистралью. Для колонны, которая растянулась, как многоверстный плот, ясно видимая и не защищенная с воздуха дорога была просто гибельной.
Это знал и полковник Гнездилов. Он понимал, что на каждом километре, теряя лучшее, что в иных случаях можно было сохранить, - оружие, технику и боевое настроение тех, кто шел сейчас в колонне, - он совершает пагубную ошибку. Но как человек военный, ко всему притерпевшийся, для которого чувство опасности столь же обычно, как и всякое иное чувство на войне, Гнездилов стоял на своем, поторапливал, заставлял двигаться скорее. Воспитанный на повиновении и любивший сам безропотно повиноваться, он не мог и не умел щадить людей и не жалел, если по его вине потери будут напрасными. "На войне не без жертв" - эта кем-то брошенная фраза была для него не столько жестокой, как привлекательной, оправдывающей его поступки. К тому же, по его глубокому убеждению, военным должна быть присуща твердость. А это значит: принял решение, так хоть убейся, а доведи до конца. Изменять же собственное решение, пусть и ошибочное, значило выказать свою слабость перед подчиненными и, таким образом, утратить хотя бы на время власть над ними, а это всегда чревато тяжелыми последствиями. И когда майор Аксенов, завидев вновь проплывшие клином вражеские самолеты, вторично напомнил ему, что надо бы свернуть с шоссе и ехать более неприметной и спокойной дорогой через лес, Гнездилов посмотрел на него не моргая и сказал:
- Не учите, майор. Приказ есть приказ. - Спохватившись, что в ответе сквозила грубость, он добавил: - Смелость, дорогой мой, города берет!
- Приказ-то приказом... Да надо бы с умом нам действовать, - все еще не соглашаясь, отозвался Аксенов.
Резко натянув поводья, так, что конь, хрустнув удилами, запрокинул голову и остановился, Гнездилов повернул свое тучное тело к майору и скосил на него глаза с выражением презрительно-злой настороженности:
- Что значит - с умом? Как это понимать?
- А так... - развел руками Аксенов, но договорить ему не удалось. Вдоль дороги, будто норовя проутюжить колонну, пронесся самолет: запоздало люди кинулись с дороги, рассыпались по кустам и обочинам, ожидая группового налета. Но самолет с черной крестовиной взмыл ввысь так же внезапно, как и появился, и хотя никто не пострадал от его пулеметных очередей, лица у бойцов стали бледными, унылыми.
Колонна двигалась дальше.
Неизвестно откуда взявшийся гул, который раньше доносился глухо, невнятно, но почти всю дорогу назойливо сопровождавший колонну, сейчас заметно окреп, приблизился и, судя по всему, катился где-то по ту сторону леса. И, странно, полковник Гнездилов не подозревал в этом гуле никакого опасного подвоха для себя, для колонны, наконец, для развертывания дивизии на новом рубеже. Напротив, Густой гул приятно щекотал Гнездилову уши и вселял в него то настроение приподнятости, которое обычно переживает военный начальник перед новым, сулящим успех и почести, сражением.
