И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Софья Андреевна ежедневно ходила к мужу и часами просиживала у него. Сёстры и Наседкин бывали реже, но вообще посетителей хватало.
Писатель М.Д. Ройзман вспоминал:
– Я приехал в клинику в тот час, когда приём посетителей закончился, и ассистент Ганнушкина доктор А.Я. Аронсон объяснил, что у Есенина уже было несколько посетителей, он волновался, устал и больше никого к нему пускать нельзя. Аронсон посоветовал приехать в клинику через три дня, чуть раньше приёма посетителей, чтобы первым пройти к Есенину.
На пятый день нахождения Сергея Александровича в клинике в историю его болезни внесли заключение. В нём отмечалось наличие у больного признаков галлюцинации и белой горячки. В остальном здоровье признавалось удовлетворительным. Но окружающие поэта обратили внимание на его возбуждённое состояние. Олег Леонидов был поражён его необычной весёлостью и навязчивыми разговорами о смерти.
30 ноября Есенин написал стихотворение, в котором обращался к нелюбимой женщине:
Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Ещё как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью…
Конечно, в подруге охладевших лет поэта Софья Андреевна увидела себя, и ей было неприятно, что Есенин не верит в искренность её чувств, называя их игрой:
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я – другую,
И нам обоим всё равно
Играть в любовь недорогую [132].
Отношения между супругами обострялись с каждым днём, с каждым его новым стихотворением:
Не тебя я люблю, дорогая,
Ты – лишь отзвук, лишь только тень.
Мне в лице твоём снится другая,
У которой глаза – голубень.
Пусть она и не выглядит кроткой
И, пожалуй, на вид холодна,
Но она величавой походкой
Всколыхнула мне душу до дна.
«Не гляди на меня с упрёком», 1 декабря 1925
Величавой походкой отличалась Августа Миклашевская, которой Есенин в своё время посвятил целый цикл стихотворений. Софья Андреевна сразу поняла, что муж неслучайно вспомнил её. Действительно, перед тем как лечь в больницу, Есенин встречался с актрисой и просил навестить его. Миклашевская не пришла ни разу.
1 декабря Толстая отметила в календаре: «У Сергея. Трудный день». В этот день Сергей Александрович вывалил на несчастную женщину кучу грязных обвинений: вышла за него из эгоистических побуждений, стремилась подмять его, подчинить своей воле и по злому умыслу «упекла» его в психиатрическую клинику.
На следующий день роковая запись Софьи Андреевны: «Первый разговор о расхождении». То есть о разводе.
4 декабря Есенин написал стихотворение «Ты меня не любишь, не жалеешь…», в котором опять обыгрывалась тема угаснувшей любви:
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, –
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
На следующий день Есенин вдруг стал убеждать жену, что его последние стихотворения не имеют к ней никакого отношения, что это – задуманный им поэтический цикл «Стихи о которой». У Софьи Андреевны появилась искорка надежды на примирение, но конец встречи опять прошёл на повышенных тонах. Дома Толстая записала: «У Сергея. Мир и опять». Последнее слово означает возобновление разговора о разводе.
6 декабря Толстая в клинику не пошла, а передала супругу с Катей и Наседкиным следующую записку: «Сергей, ты можешь быть совсем спокоен. Моя надежда исчезла. Я не приду к тебе. Мне без тебя очень плохо, но тебе без меня лучше».
В этот же день Есенин послал записку редактору Госиздата И.В. Евдокимову, чтобы он никому не выдавал его деньги. А в Ленинград отправил телеграмму Вольфу Эрлиху: «Немедленно найди две-три комнаты, 20 числах в Ленинграде».
Лечение кончилось. Да и какое это лечение – сплошная десятидневная нервотрёпка.
14 декабря Есенина на один день отпустили домой. Ни спокойного разговора с женой, ни примирения не получилось.
18-го Софья Андреевна решилась навестить мужа, но он не пожелал видеть её. Не принимая жизни без Есенина, она решает оборвать её. У неё было только одно сомнение: боль за мать и брата. Поэтому она решила оставить им письмо-объяснение:
«Мама моя, милая, любимая, это я пишу тебе и Люлиньке.
Я давно думаю о смерти. И я совсем, совсем не боюсь её. Если бы вы знали, как часто я мечтала, что какой-нибудь случай поможет мне. Для меня это было бы огромным счастьем, огромным, больше я не знаю и не хочу. Мне надо сделать это самой, и вот тут-то встаёте вы, и такой ужас и отчаяние нападает, и руки опускаются. Жалость огромная, мучительная, душащая жалость к вам, особенно к тебе, моя мама.
Я думала сделать это, ничего вам не объясняя, пусть бы вы думали, что это минута ненормальности, но знаю, что вас замучают вопросы, сомненья, догадки и вы будете больше мучиться, чем если я скажу вам всю правду. Да, мама, я ухожу… И даже ты, моя дорогая, моя старенькая, седенькая, моя грустная мама, даже ты не можешь меня удержать. Любимая моя, ненаглядная, прости меня, целую твои ручки дорогие, нежные, целую их со слезами и с такой огромной, бесконечной нежностью и благодарностью».
Помешал Толстой осуществить своё намерение уход Есенина из клиники 21 декабря. Сделал он это, не окончив полного курса лечения. Его лечащий врач тщетно искал своего сбежавшего пациента по всему городу в надежде вразумить его или хотя бы дать рекомендации на будущее.
Три дня. В 1925 году на углу Кузнецкого моста и Рождественки находилось кафе имажинистов «Мышиная нора». Утром 21 декабря писатель М.Д. Ройзман неожиданно увидел там Есенина. Он сидел за столиком, ел сосиски с тушёной капустой и запивал пивом. Удивлённый Матвей Давидович спросил, как Сергей Александрович попал в эту «нору», ведь он должен находиться в больнице?
– Сбежал! – признался он, сдувая пену с кружки пива. – Разве это жизнь? Всё время в глазах мельтешат сумасшедшие. Того и гляди сам рехнёшься.
Ройзман поинтересовался, как Сергею Александровичу удалось сбежать. Оказалось, вышел на прогулку в сад и удрал при выходе из больницы первых посетителей.
