земскія учрежденія. Ими все держится: и государственные финансы, и муниципальное хозяйство, и народное образованіе, и народное здоровье— всѣ стороны общественнаго и экономическаго быта. Есть даже цѣлое министерство торговли, которое такъ и называется Board of trade, и министръ есть только предсѣдателъ этого board’a, т. е. по нашему, какъ бы предсѣдатель какой-нибудь земской управы.
Вы, какъ иностранецъ, можете наталкиваться въ Лондонѣ на всякаго рода сословные ранги, отличія, титулы и званія, но собственно чиновничьяго духа во французскомъ, нѣмецкомъ или нашемъ вкусѣ вы не замѣчаете. Зато, какую [бы сторону государственной или общественной жизни вы ни изучали — вы непремѣнно будете имѣть дѣло вотъ съ такими boards, т. е. съ представительствами разныхъ степеней и размѣровъ, начиная съ приходскихъ совѣтовъ. Но и въ земскомъ дѣлѣ англичане держатся вѣковыхъ традицій и допускаютъ существованіе средневѣковыхъ корпорацій рядомъ съ общими земскими представительствами.
Лондонское Сити съ своимъ лордомъ-мэромъ, альдерманами, всякими цехами, значками, привилегіями и обычаями мѣшаетъ многому въ городскомъ хозяйствѣ столицы. Во Франціи давнымъ-давно бы все это полетѣло и приведено было бы къ одному знаменателю. Но здѣсь это было бы равносильно цѣлой революціи.
Англійскій служащій — будетъ ли то на почтѣ, или на желѣзной дорогѣ, или въ банкѣ, какъ разъ въ такихъ мѣстахъ, куда иностранцы всего чаще попадаютъ— если вы только знаете языкъ и можете свободно объясняться — покажется вамъ обыкновенно довольно хмурымъ и не особенно любезнымъ; но въ немъ нѣтъ непріятныхъ свойствъ француза, исполняющаго какую бы то ни было публичную должность— рѣзкаго или безцеремоннаго тона, замашки оборвать публику или нервной суетливости и сованія своего носа всюду. А въ учрежденіяхъ научнаго характера всякій инспекторъ, надзиратель, хранитель и дежурный — спокойнѣе и благодушнѣе, чѣмъ въ Парижѣ; въ особенности въ Британскомъ Музеѣ; а тѣмъ, кто тамъ работаетъ— приходится безпрестанно обращаться къ служащимъ.
Въ сезонъ 1868 г. я не рѣдко бывалъ на засѣданіяхъ лондонскихъ судовъ. Тутъ, какъ и во всѣхъ почти сферахъ англійской жизни — надо сразу помириться съ средневѣковой китайщиной, съ полнымъ отсутствіемъ всякаго единства и централизаціи, а главнымъ образомъ съ тѣмъ, что въ столицѣ Великобританіи одна часть города — потому только, что она самая древняя — имѣетъ и свой независимый судъ разныхъ инстанцій. Въ Сити альдерманы, т. е. члены управы исполняютъ судейскія обязанности, и при томъ они выборные: тогда какъ въ остальномъ Лондонѣ судьи — коронные, вплоть до мировыхъ судей. Вы должны помириться и со всѣмъ ритуаломъ — съ уродливыми париками изъ конскаго волоса, съ разноцвѣтными робами и ливрейнымъ платьемъ служителей — со всевозможными эмблемами судейской власти.
Иногда этотъ архаическій маскарадъ дѣлается для васъ— иностранца — жуткимъ; если вы присутствуете на какомъ-нибудь уголовномъ процессе, где чувствуется приближеніе висѣлицы для подсудимыхъ. Это я испыталъ въ сезонъ 1868 г. на процессѣ ирландцевъ-феніевъ. Ихъ судили въ Сити и я тогда достаточно насмотрѣлся на костюмы альдермановъ, на робы предсѣдателя, прокурорювъ и защитниковъ, на ихъ парики и жабо, изъ-подъ которыхъ выступали ихъ большею частью бородатыя физіономіи.
Повторяю, со всѣмъ этимъ надо помириться, а также и съ тем, что правосудіе стоитъ въ Англіи очень дорого, если не по уголовнымъ, то по гражданскимъ процессамъ. Тутъ желательна была бы большая ясность, простота и единообразіе континентальныхъ порядковъ. Ho зато вы не видите дурныхъ французскихъ замашекъ: президенты не злоупотребляютъ такъ своей дисциплинарной властью, держатся болѣе спокойнаго тона, даютъ подсудимому и его защитнику полную возможность высказываться. И прокуроры, которые въ сущности считаются только «совѣтниками» королевской власти, свободнѣе отъ замашекъ французской прокуратуры. Они не накидываются такъ на подсудимыхъ, не злоупотребляютъ дещевымъ краснорѣчіемъ; поэтому и адвокаты привыкли держаться другого, болѣе порядочнаго и серьезнаго тона.
На англійскихъ присяжныхъ и самый краснорѣчивый адвокатъ дѣйствуетъ не такъ легко, какъ на французскихъ. Приговоры чаще и суровѣе; нельзя такъ выѣзжать и на разныхъ политическихъ подходахъ. Сторонниковъ смертной казни, конечно, больше въ Англіи, чѣмъ во Франціи гдѣ, однако, они до сихъ поръ преобладаютъ; иначе гильотина прекратила бы свою работу. Въ какой степени лондонская толпа любила когда-то смотрѣть на казнь повѣшенія — я не знаю; теперь висѣлица дѣйствуетъ не публично, а въ оградѣ, куда толпа не допускается. Вѣроятно, случались казни во время одного изъ моихъ трикратныхъ пребываній въ Лондонѣ; но если бъ я и своевременно прочелъ въ газетахъ — когда и гдѣ будутъ вѣшать, я, конечно, бы не пошелъ, будь они и публичныя, точно такъ же, какъ я не присутствовалъ ни при одной смертной казни въ Парижѣ, за все мое сорокалѣтнее знакомство съ этимъ городомъ. И только изъ газетъ узнавалъ я о возмутительныхъ сценахъ ночныхъ кутежей той толпы, которая за нѣсколько часовъ собирается къ площади Рокетъ, гдѣ до сихъ поръ происходятъ публичныя казни. Признаюсь, кстати сказать, я былъ даже удивленъ и огорченъ, когда узналъ, въ январѣ 1870 г., что И. С. Тургеневъ пошелъ смотрѣть казнь Тропмана, которую и описалъ впослѣдствіи.
Англійская тюрьма считается вообще тяжелѣе французской, особенно, когда она соединена съ тяжелой работой. Британецъ вообще суровѣе и безпощаднѣе француза и считаетъ слишкомъ гуманное обхожденіе съ осужденными преступниками — непростительной слабостью. Да и наказанія вообще строже французскихъ. Каждый иностранецъ могъ увидать это въ іюнѣ 1895 г., когда въ бытность мою разбиралось дѣло, получившее скандальную огласку на весь міръ. Модный писатель-эстет Оскаръ Уайльдъ былъ за свои интимные нравы приговоренъ къ двухлѣтнему тюремному заключенію съ принудительнымъ трудомъ. Трудъ этотъ состоящій, между прочимъ, въ щипаніи старыхъ канатовъ, самъ по себѣ безсмысленный, но крайне непріятный и даже вредный. И всякаго такого джентльмена, надсмотрщики, чуть они лѣнятся, подхлестываютъ, точно они каторжные преступники, лишенные всѣхъ правъ состоянія. Зі точно такіе же нравы Оскара Уайльда присудили бы въ Парижѣ много-много къ двумъ-тремъ мѣсяцамъ заключенія да и то если-бъ было доказано, что онъ совращалъ малолѣтнихъ.
Случалось мнѣ не разъ попадать и на засѣданія полицейскихъ судовъ, и всего чаще въ Сити. Мировые судьи выбранные или коронные — исправляютъ свои обязанности опять-таки совсѣмъ не въ такихъ тонахъ, какъ въ Парижѣ. Они знаютъ, что для профессіональныхъ воришекъ и всякихъ уличныхъ оборванцевъ процедура судовъ и заключеніе въ тюрьмѣ неизбѣжная маленькая непріятность, связанная съ ихъ профессіей. Поэтому и въ допросѣ, и въ показаніяхъ полицейскихъ, и въ обращеніяхъ судьи чувствуется довольно благодушный скептицизмъ.
Какъ теперь помню маленькую сцену въ камерѣ одного изъ мировыхъ судей Лондона. Полисмэнъ поймалъ уличнаго пикпокета, засунувшаго руку въ карманъ юбки какой-то дамы. Воришка былъ мальчикъ лѣтъ десяти — двѣнадцати и оправдывался довольно оригинально: онъ все повторялъ, что ему хотѣлось «почесать собственное колѣно», но что рука его какъ-то очутилась, помимо
