Поскольку это совпало с первыми попытками возродить у нас генетику, a для решения многих вопросов требовалось знание биохимии, мне предложили переехать в Ростов и возглавить там институт. Но, как говорят, "от добра добра не ищут" и, следуя этому правилу, я пытался от перевода отказаться. Тем не менее, в конечном итоге мне пришлось согласиться (как было принято тогда, я сказал: "Надо, так надо!").
К этому времени в Ростове сложилась тяжелая ситуация. Институт сотрясали склоки, в результате чего работа его была почти полностью парализована. Когда начались разговоры о моем переводе, отголоски склок в виде анонимных писем докатились и до Иркутска; в них содержались и угрозы, и призывы ко мне навести в Ростове порядок. Основной причиной этих склок явилось несогласие ряда ведущих сотрудников института, в частности, талантливого учёного профессора М. И. Леви, с решением МЗ СССР о коренном изменении направления работ. В принципе этих людей можно было понять, поскольку в области эпизоотологии и разработки новых методов диагностики чумы они сделали очень много, подняв их на качественно новый уровень и изменив всю тактику обследования очагов. Оставались не у дел также зоологи, паразитологи и даже эпидемиологи.
Поэтому меня встретили "в штыки". За исключением нескольких человек, остальные видели во мне чуть ли не личного врага. В общем я почувствовал себя, как в осажденной крепости. Незавидное мое положение усугубляло какое-то надменное, заносчивое отношение Обкома КПСС. Во время первой же встречи его секретарь, ведавший в частности наукой, заявил мне: "Ростов Вам — не Иркутск!". Поэтому оставался неясным даже вопрос о квартире и несколько месяцев без семьи я жил в гостинице, а затем в институтском изоляторе.
Особенно болезненно я переживал внешне подобострастное, а по существу враждебное отношение ко мне В. Л Пустовалова — заведующего биохимической лабораторией, которая по оборудованию намного превосходила то, что я имел в Иркутске. Как я теперь понимаю, он видел во вне конкурента и опасался вмешательства в его дела. И основания для этого были, так как существующую лабораторию пришлось реорганизововать в отдел под моим началом. Другой причиной являлось направление моих работ — изучение обмена веществ, в котором Пустовалов разбирался мало и которое считал менее важными, чем его. Характер наших отношений не изменился по существу до конца моего пребывания в Ростове, хотя вскоре выяснилось, что покушаться — то, даже если бы я хотел, было не на что. То что делал Пустовалов, пытавшийся создать "химическую" чумную вакцину, не представляло никакой научной ценности и в течении ряда лет он топтался на одном месте.
Квартиру я получил только через 5 месяцев после приезда в отвратительном районе. Хоть и 3-х комнатная, как обещали, она отличалась очень неудобной планировкой, была на первом этаже и окна выходили на забор какого-то завода. Именно туда приехала жена с нашими девочками, младшей из которых было всего 7 месяцев. И жить бы нам там до "морковкина заговенья", если бы не случай. Почти сразу же после приезда, мне удалось добиться окончания строительства институтского дома, а в это время Обкому понадобилась однокомнатная квартира и с разрешения МЗ СССР, за эту квартиру в нашем доме и ту, в которой мы жили, Обком дал мне прекрасную квартиру в центре Ростова в очень престижном доме, чем мы обязаны тогдашнему 2-му секретарю Обкома В. Ф. Мазовка. Так была решена одна из проблем.
Дольше тянулся вопрос с устройством жены в театр, но и с ним, правда с большим трудом ("Ростов Вам — не Иркутск!), удалось справиться. Однако по-прежнему продолжались неприятности в институте. Поэтому пришлось прибегнуть к крайним, "непопулярным" мерам: c рядом сотрудников я расстался, а некоторым другим пригрозил увольнением. После этого началось "приручение" к новым направлениям остальных и в конечном итоге оно дало положительный результат, но окончательно все пришло в норму, как это не парадоскально, когда в Каракалпакии началась эпидемия холеры и нам пришлось послать туда противоэпидемическую бригаду. Такое было в новинку, поскольку все были приучены к тому, что холера у нас ликвидирована. Сознание серьезности обстановки и охвативший людей энтузиазм заставил забыть мелкие дрязги и мы все дружно занялись сборам, таскали тяжёлое оборудование и грузили его в самолеты. Вместе со всеми полетел в Нукус и я. Помимо ростовского, в Каракалпакии оказались отряды из Иркутска и других противочумных учреждений, а также из Москвы. Каждый из них имел свой участок работы. Нас, например, прикрепили к провизорному госпиталю в самом Нукусе. В качестве же уполномоченного Правительства, наделенного чрезвычайными правами, выступал заместитель министра МЗ СССР А. И. Бурназян, который каждый вечер собирал штаб по ликвидации холеры, состоявший из И. И Рогозина, Краминского и некоторых других известных эпидемиологов, а роль научного руководителя играл Жуков-Вережников.
Вся Каракалпакия была отрезана от внешнего мира воинским частями, осуществлявшими карантинные функции. С внешним миром не было почти никакой связи, а дозвониться куда-либо было почти невозможно. За все время позвонить в Ростов мне удалось всего пару раз через знакомых в одном их железнодорожных санитарных отрядов (у них была своя связь). Выезжать из Каракалпакии можно было по особому разрешению только после шестидневной обсервации с трехкратным бактериологическим обследованием на вибриононосительство.
Надо напомнить, что распространение холеры по всей Каракалпакии и в некоторых районах Узбекистана в значительной мере было связано с поздней диагностикой первых случаев, поскольку врачи холеры не знали, а её появление в пределах Союза исключалось (ведь подобно чуме, она тоже была "ликвидирована"). Поэтому какое-то время гибель людей местные власти преподносили как следствие отравления их дефолиантами. Потом, когда о холере заговорил всерьез, но все-таки шепотом, её вспышку стали объяснять заносом из Афганистана, с которым у нас тогда была почти открытая граница, и эта версия долго оставалась господствующей. Одна из задач противоэпидемического штаба как раз и заключалась в расследовании возможных путей заноса. Признание же наличия у нас автохтонности холерных очагов пришло гораздо позже, хотя до сих пор не является всеобщим; например, эпидемию холеры в 1994 году в Дагестане — крупнейшую за последние годы в России — официальные власти снова преподносят как результат заноса. Истинное число заболевших и погибших от холеры в Каракалпакии секретилось даже от нас, не говоря уже о населении, что не могло не отражаться на эффективности противо-эпидемических мероприятий.
