Поначалу было наделано много глупостей, в частности таких, как поливание улиц крезолом или запрет на пересылку писем, а основным средством профилактики считали тетрациклин, который давали прямо горстями! Я не был непосредственно связан со "святая святых" — холерным госпиталем и не знаю, применяли ли тогда для лечения больных вливания специальных солевых растворов, но слышал сам, как Жуков-Вережников в споре с моим сотрудником патофизиологом Авроровым ставил под сомнение эффективность растворов Филиппса, называя уже общепризнанные в мире рекомендации по их использованию "происками СЕАТО" и "попыткам дезинформации".
Нагрузка на лаборатории была колоссальной. Моя, например, делала по 1000 и более анализов в день. Из-за нехватки воды, огромное число отработанных чашек Петри переполняло ванны, предназначенные для их мытья. Несмотря на дикую жару негде было даже освежиться (в конечном итоге я приспособил. для этой цели туалетные бачки; дергали за цепочку и эффект был на лицо!). Несмотря на это мы все-таки находили возможность для научной работы, для чего я выписал из Ростова необходимое оборудование. Все работали почти без сна, но с большим энтузиазмом.
Сейчас трудно выделить кого-то особо, но все же пальму первенства я отдал бы С. М. Рассудову, благодаря настойчивости и энергии которого удавалось соблюдать элементарную безопасность при работе с культурами.
При проведении массовых исследований в Каракалпакии мы столкнулись еще с одной трудностью, а именно нехваткой питательных сред; не знаю, как другие, но моя лаборатория получала их из Ростова. Среды доставляли самолетами в стеклянной таре, в связи с чем нередко они портились при транспортировке, а потребность в них была огромная. В один "прекрасный" день почти все лаборатории оказались без сред и работа практически прекратилась. Тогда я предложил А. И. Бурназяну организовать производство сред на месте. Другого выхода не нашли и мое предложение было принято. Для средоварни мы выбрали одну из столовых и буквально в течение двух — трех дней переоборудовали её. Проблема была решена и больше перебоев в снабжении средами не было.
Средоварня была расположена очень удобно и привлекала к себе многих начальников не только средами, но и прекрасными мясными бульонами (мясо нам отпускали первоклассное) и спиртом!
Наш опыт по организации производства питательных сред был взят на "вооружение" Штабом гражданской обороны страны и запечатлен на кинопленке! Тут надо сказать, что проблема снабжения страны доброкачественными питательными средами у нас не решена до сих пор. К этому вопросу на самом высоком уровне обращались неоднократно. Принимались даже постановления по постройке специальных заводов, но все успокаивались, когда заканчивалось очередное "ЧП". Кстати, не справился с этим и Главмикробиопром, хотя у него были все возможности (см. ниже).
На обратном пути в Ростов произошло событие, которое отразилось на моей судьбе. Пока я ожидал самолет в Ташкенте, ко мне подошел незнакомый молодой человек и передал распоряжение А. И. Бурназяна срочно лететь в Москву. Как мне ни хотелось быстрее вернуться домой, приказу пришлось подчиниться. А. И. Бурназян уже был на месте и с ходу ошеломил меня предложением занять пост Главного санитарного врача — заместителя министра, которым недавно стал Б. В. Петровский. После беседы с Министром, я был отпущен домой с предупреждением о необходимости держать разговор в секрете. Вскоре меня вновь вызвали в Москву для беседы в ЦК КПСС, без согласия которого нельзя было стать даже директором большого института. Казалось, что вопрос уже решен и мы с женой стали потихоньку готовиться к новому переезду. Но… "человек предполагает, а Бог располагает". Как-то раз, уже на исходе 1965 года, я развернул "Медицинскую газету" и увидел сообщение о том, что Главным санитарным врачем назначен П. Н. Бургасов. Передо мной никто и не подумал извиниться. Потом я узнал, что это была обычная практика в подборе кадров: переговоры вели сразу с несколькими кандидатами. Такой поворот событий я воспринял спокойно, так как не очень верил в возможность моего возвышения, да никогда раньше и не думал об этом, хотя в общем неприятный осадок на душе остался. Что касается Бургасова, то, конечно, он больше подходил для этой должности, будучи старше и опытнее меня. Он был генералом и раньше уже занимал ряд высоких должностей. На этом бы и поставить точку, но — нет. Бургасов, очевидно, узнав о переговорах со мной, видел во мне человека, пытавшегося встать на его пути и начал сводить со мной счёты. Первое, что он сделал, это отказался утвердить планы работы института на следующий год под предлогом, что в них "слишком много биохимии", и потребовал новой реорганизации института. Затем он раздул целую "историю" вокруг случая внутрилабораторного заражения у нас сибирской язвой одной лаборантки, в чем моей вины не было и, хотя он требовал снять меня с работы, я отделался строгим выговором, который он с меня так и не снял (по Закону о труде такие взыскания должны были сниматься через год). Вслед за этим Бургасов не утвердил в должности моего нового заместителя С. М. Рассудова, в лаборатории которого работала заболевшая лаборантка, а вместо него, когда я заболел туберкулезом и был в санатории, прислал отставного военного М. Т. Титенко. Хорошо, что последний оказался порядочным человеком, приехал ко мне в Крым, чтобы представиться, и извинился за действия Бургасова. Отношения с Бургасовым наладились только через много лет, когда он то ли забыв о прошлых делах, то ли осознав, что я был ни при чем, даже стал выказывать мне дружеское расположение. Последние по времени совпало с назначением его редактором журнала "Молекулярная генетика, микробиология и вирусология", к направлению работ которого он никакого отношения не имел. Это пример еще одного парадокса того времени. Основателем журнала являлся МЗ СССР, а Бургасов — эпидемиолог по специальности и опыту работы — был еще одним из заместителей министра Однако к чести Бургасова надо сказать, что на заседаниях редколлегии он вел себя очень скромно и никакого давления на нас не оказывал.
Но жизнь продолжалась и все шло своим чередом. Приказ Бургасова о реорганизации института я так и не выполнил, а, наоборот, расширил объем работ по биохимии и генетике, главным образом, за счет вибрионов, что вскоре принесло свои плоды. Институт благополучно прожил год или два без утвержденных планов, которые не нужны были даже Министерству. Бумажной работы я никогда не любил и один раз за это был наказан. Ежегодно планы и отчеты обсуждались на проблемных комиссиях в Институте "Микроб", куда для этого съезжались директора институтов, их заместители и начальники противочумных станций. На одном из пленарных заседаний отчитываться почему-то пришлось не моему заместителю (тогда его функции выполняла М. С. Дрожевкина, умная, но очень ехидная женщина), а мне и, хотя меня мало кто слушал, отчет получил всеобщее одобрение. На мой вопрос, понравился ли ей доклад, М. С. Дрожевкина ответила: "Все прошло очень хорошо, только Вы… доложили прошлогодние данные!".
