Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева

2-го сентября 1935 г.

                         Дорогая Ариадна,

Я конечно сразу ответила Вам на письмо, но это уже не первый случай недохождения по адресу; я так же писала Буниной в Грасс [1307] — давным-давно — и от нее ждала ответа, а получила запрос — почему молчу. Дело в том, что в начале лета не было почтового ящика и я оставляла свои письма то на одной, то на другой даче, то в лавке — на милость частного внимания — «когда пройдет почтальон». Очевидно — кто-то забыл, тем более, что клала их то на подоконник, то на кухонный стол, вообще — ненадёжно. Очень жаль, что не дошло, но сердечно рада, что не усумнились в моей дружественности.

Я, как видите, еще на Юге — приблизительно до 25-го, на Юге, который постепенно перестает быть югом (так же неуловимо и неуклонно, как друг — другом (на этот раз и смысловая — рифма!) — напр<имер> ныне сосна в окне — явно северная, п<отому> ч<то> сквозь нее — не синь, а серебро: прохладного равнодушного неба. Купаться уже не хочется: либо жарко на воле — холодно внутри, либо обратно, но всегда — предвкушение, верней — угроза — озноба. Да я вообще землю (сухую, горную) несравненно предпочитаю морю: хождение (восхождение) — своему плохому плаванью, ибо я глубины — боюсь: трус, самый простой — физический.

Прогулки здесь чудные, но — скучно о чужих чудных прогулках? Нам и открытки чужие — скучны, если не особенно уж красноречивы. Но спутника — верного у меня за лето не нашлось: такого, с которым бы одинаково хорошо — идти, говорить, молчать. Были либо ходящие и неговорящие (говорящие — не то и не о том), либо говорящие — и неходящие — одна замечательная русская швейцарка [1308], написавшая огромную книгу-труд — о русском при*чете (плачу по мертвым) — умница, красавица, но с больной ногой. И побыла недолго. Остальное — сменялось. Был у меня и молодой собеседник — моложе меня на десять лет — который приходил ко мне по вечерам на мою скворешенную лестницу — вечером гулять нельзя, п<отому> ч<то> совершенно черно и все время оступаешься, а в комнате спит Мур — вот и сидели на лестнице, я повыше, он — пониже, беседовали — он очень любил стихи — но не та*к уж очень, ибо с приездом моей дочери (я не хотела, чтобы она летом сидела в Париже, да и случай был хороший — даром, на автомобиле) — сразу перестал бывать, т е. стал бывать — с ней, сразу подменив меня, живую, меня — меня, — понятием «Votre maman» [1309]. Пишу Вам об этом совершенно просто, ибо я все еще — на верху лестницы, и снижаться не собираюсь, рада бы — да не выйдет. Положение ясное: ей двадцать лет, мне — сорок, не — мне, конечно, — мне никаких лет, но — хотя бы моим седым волосам (хотя начались они в 24 года: первые) — и факт, что ей — двадцать. А у нее — кошачий инстинкт «отбить» — лапкой — незаметно. Там, где это невозможно — она и не бывает, т.е. заведомо неравный бой: всех средств — и их полного отсутствия: ибо — у меня ни молодости, ни красоты, ни — не только воли к бою (нра*влению), а мгновенное исчезновение с поля битвы: меня не было. Там где может быть другая (другая, чем голая душа: я) — меня не было. Такова я была и в 20 лет. И меня так же променивали. Не думайте, что это — рана. Честное слово: даже не царапина. Может быть — крохотная заноза, которую лучше всего — йодом.

У меня бесконечная трезвость, до цинизма. Я все знаю вперед — и все знала — и на этот раз. (Какое маленькое «всё»!) Кончилось тем (он нынче уезжает) что вчера он совершенно официально обратился ко мне за разрешением пригласить Алю (Votre fille) [1310] на прощальный обед в ресторан, на что последовал ответ: — «Il у a un an qu’elle est majeure. (— Marina, que dois-je faire dans la vie? Puis-je *tre *crivain? Je ne puis demander cela qu’a Vous. Etre *crivain — comme Vous l’*tes…» и т. д. — Soyez grand. Soyez plus grand que nature. Quant * *crire — personne ne Vous le dira, m*me moi: surtout — moi [1311]. — Таковы были первые разговоры. И «Marina», без разрешения — но и без наглости — под наплывом душевной тревоги — к большой птице — под крыло. Было еще и: — Comment ferai-je sans Vous? Я, мо*лча:— comme tous) [1312]. Вот и вышло — comme tous.

Мур — чудный, как вы точно сказали — белый негр. Но белого — мало: он совсем коротко — острижен, вот только — глаза, совсем беспощадные на этой бронзе. Страстный купальщик — частые скандалы по этому поводу: закупывается. Научился отлично плавать и нырять. Пляж здесь (тьфу! тьфу!) слава Богу — мелкий. И ходок отличный. Единственный из здешних детей, ходящий с нами на далёкие прогулки — и не устающий. Это в меня — моё.

Душевно — томится без дела, скучает по школе, читает всякую рвань (лучшее из рвани, но — рвань: Benjamin, Mickey, Dim<anche> Illustr*> [1313], но и Диккенса — «Лавку Древностей», — ему бы лучше всего в хорошую — швейцарскую или английскую — мальчишескую колонию: спорт, дисциплина, себе — подобные. Я ему — ни к чему, да я и слишком (словесно и душевно) — уязвима, требую всё обратное — веку, а он весь — свой век: весь свой век.

— Ну, вот. Это письмо опущу собственноручно в ближайшем городке Lavandou.

— Никаких вестей от Вашей belle-soeur [1314] — нет. (Хорошо бы! Но не надеюсь.)

Принят в Совр<еменные> Зап<иски>, в сокращенном виде, мой Чорт (из детской жизни).

Писала — мало. Приводила в порядок стихи последних лет. Кое-чего — добилась.

Целую Вас и детей и жду письма.

                                       МЦ.

Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 42–45. СС-7. С. 487–489. Печ. по СС-7.