вернулся, в гостиной первого этажа, обклеенной синими муаровыми обоями, красовалась ультрасовременная мебель — белые кресла, столы и диваны обтекаемых форм, все по последнему писку моды. Повсюду шелковые драпировки и зеркала в потеках свинца; завершала модный интерьер спальня в первом этаже с примыкающей к ней розовой туалетной комнатой с ванной в полу.
Ринго удовлетворил свое пристрастие к всевозможным электронным новинкам: уйма телевизоров, сигнализация от воров и проигрыватели. Гости вспоминают о телефонах «чуть ли не на каждом шагу», а ярко-красный телефон в хозяйской спальне соединялся напрямую с Брайаном Эпстайном.
Через несколько дней после того, как Старры въехали в квартиру, у дома номер 34, к возмущению жильцов, стали собираться толпы поклонниц. К августу жалобы поступали уже из посольства Швейцарии, по соседству с домом Ринго; фанаты бесцеремонно разрисовывали стены посольства граффити, по большей части непристойными. «Вид совершенно неприглядный, — объяснял пресс-атташе посольства. — Наш шофер, француз, сражался на фронтах Первой мировой, но говорит, что и в окопах не слыхал слов, какие употребляют эти молодые люди». В июле Старры переехали в «Санни Хайтс» в Уэйбридже, сдав квартиру на Монтегю-сквер Полу, который тогда жил у Эшеров на Уимпол-стрит и подыскивал себе студию для работы. Для этой цели он занял гостиную цокольного этажа, а в спальне поселил своего звукоинженера, Иэна Соммервиля.
В те беспечные дни квартира быстро стала местом модных тусовок, на которые регулярно заглядывали такие известные личности, как Джон Данбар, Барри Майлз, Кристофер Гиббс и Роберт Фрейзер [811]. Здесь почти постоянно находился любовник Соммервиля, Уильям Берроуз, сухопарый американец, писатель авангардистского толка, автор романов «Джанки» и «Голый завтрак». Тогда за ним еще тянулась дурная слава, из-за несчастного случая, которым окончилась дурацкая забава на одной из попоек. В 1951 году в Мексике он уговорил свою жену, Джоан, поставить себе на голову стакан и со словами: «Пора бы нам сыграть в Вильгельма Телля» — выстрелил из пистолета тридцать восьмого калибра. К сожалению, прицелился он плохо, и Джоан упала замертво. В наступившей тишине один из гостей заявил: «Билл, по-моему, ты ee грохнул».
© Loomis Dean/The LIFE Picture Collection via Getty Images
Гибель Джоан ничуть не повредила репутации Берроуза, а, наоборот, лишь подчеркнула его образ сорвиголовы от литературы. С тех пор он стал неумолчно рассуждать о своих мескалиновых глюках, чем вызывал безудержный интерес в кругах модной молодежи.
Берроуз предпочитал творить методом «нарезки», буквально выстригая из газет и книг слова и фразы, а затем произвольно составляя из них предложения, дабы — по словам одного энтузиаста — «создать совершенно новый текст… и вскрыть тайный смысл вещей». На деле же получалась совершенная белиберда: «Шоу-бизнес старой мамаши Хаббард полез в шкаф достать ковбойские сапоги собаки в семье известно когда он сказал вырубили свет после Рождества в поганом бандитском притоне для собак сапогом пинали пьяного полицейского». Берроуз оказал значительное влияние на Джона, особенно это заметно по таким песням, как «I am the Walrus» и «Happiness is a Warm Gun» [812]. В благодарность битлы поместили Берроуза на конверт альбома «Sgt. Pepper».
Он часами торчал в доме на Монтегю-сквер, экспериментируя с «музыкальными нарезками» и «записями снов» на магнитофоне «Ухер». Хоть Пол и не был с Берроузом на одной волне, но с удовольствием пускал его к себе. Впоследствии Берроуз назвал Пола «очень приятным и располагающим к себе юношей. Он симпатичен и довольно трудолюбив».
Когда Пол приобрел особняк на Кавендиш-авеню, Ринго, самый нетребовательный из домовладельцев, предоставил квартиру на Монтегю-сквер Джими Хендриксу и Чесу Чендлеру [813] из группы The Animals ; к ним присоединились их подружки, Кэти Этчингем [814] и Лотта Налл. Поссорившись с Кэти, Хендрикс сочинил «The Wind Cries Mary» [815]. В другой раз, упоровшись кислотой, он плеснул краской на драгоценные муаровые обои Ринго. В итоге его попросили съехать; когда Хендрикс освободил жилье, Ринго перекрасил стены в белый.
В июне 1968-го, после того как в «Кенвуде» обосновалась Йоко, на Монтегю-сквер перебрались Синтия с Джулианом. Спустя три месяца они поменялись местами с Джоном и Йоко, которой было скучно жить за городом.
Как и Джими Хендриксу, Джону и Йоко было наплевать на порядок и домашний уют. По словам одного из гостей, «они жили на шампанском, черной икре и героине». Об уборке и мытье посуды никто и не заикался.
Как-то раз Джон попросил своего посыльного, Тони Брамвелла, установить фотоаппарат с таймером и объяснить, как им пользоваться. На следующий день он украдкой передал Брамвеллу пленку на проявку: «Кадры довольно пикантные. Никому их не показывай, ясно?»
Когда напечатанные фотографии прибыли в «Эппл», Питер Браун решил, что это чья-то злая шутка. «Фото были такие скандальные, что я запер их в ящике стола и никому больше не показывал». Будучи человеком щепетильным, он не желал смотреть ни на Йоко, которая, «жеманно улыбаясь», демонстрировала «вислые груди», ни на Джона: «обдолбанный героином, с остекленелым взглядом… он лыбился как идиот и гордо выставлял на всеобщее обозрение сморщенный необрезанный член». Вдобавок Питера возмутило состояние квартиры: «Не спальня, а свинарник, наркоманский рай: смятые простыни, груды грязной одежды, повсюду горы газет и журналов».
© Blank Archives/Getty Images
Через несколько дней Джон заявил, что один из снимков — тот, где они с Йоко, совершенно нагие, смотрят в камеру, — станет обложкой их нового альбома «Two Virgins». По словам Брамвелла, в студии «все расхохотались… Йоко и так красой не блещет, а вместе с Джоном они, да в чем мать родила, так и вообще стыд и позор. Никто не верил, что дело доведут до конца».
До той поры Джон считал наготу чем-то неприличным. В июне 1965 года они с Синтией пришли на день рождения к Аллену Гинзбергу; волосатый поэт-битник вышел к ним нагишом, в трусах на голове и с табличкой «Не беспокоить» на члене. Джон шутку не оценил: «Перед девушками так не расхаживают».
От обнаженной фигуры на конверте «Two Virgins» он, как ни странно, тоже попытался абстрагироваться. В интервью журналу «Роллинг стоун» Джон сбивчиво объяснял: «Когда снимки вернули, я, признаться, слегка вздрогнул. Я же прежде не видел свой член ни на конверте альбома, ни на фотке. Подумал: «Здрасьте! Что за дела? Чувак писюн выкатил…» К собственной наготе мы не привычны».
Когда Джон и Йоко показали предварительный вариант конверта Ринго, тот не знал, куда глаза девать. Подыскивая ответ,
