телефону было слышно, как он будет рад, если я по дороге сломаю ногу.
– Так что же вы собираетесь здесь делать? Лежать под одеялом до победного конца?
– Сознайся, тебя ведь Марат ко мне подослал?
– А вы бы хотели, чтобы он вас оставил тут умирать от тоски?
– Марат тебя попросил, и ты тут же все бросила и прискакала за тридевять земель?
– При чем тут Марат? Я примчалась к вам. Да чего тут объяснять? Вы сами знаете, что вы для меня дороже всех!
– Что же ты покинула меня в Москве и укатила в свой Цюрих?
– Я вас покинула? А не вы меня прогнали к Феликсу?
– И как тебе там с Феликсом?
– Честно? Хреново.
– Но ты ведь так его любила!
– Из-за этого переезда все расклеилось. А может быть, из-за Марата.
– Да, это я заставила тебя уехать, дура старая. Это была моя самая большая ошибка.
– А зачем вы меня заставили?
– Я боялась, что Марат может причинить тебе боль. Марат – опасный человек. Он может разбить чужую жизнь и даже не наклонится, чтобы подобрать черепки.
Такого Марата я не знала.
– Почему же вы передумали?
– Я не ожидала, что он будет так сходить по тебе с ума.
Я не удержалась:
– А что, он и вправду сходит с ума?
– Будто ты не знаешь! Ходит неделями чернее тучи, а потом вдруг срывается и мчится в Цюрих. И возвращается просветленный. На миг.
Лина подняла на меня глаза, полные слез:
– Иногда и на старуху бывает проруха!
Глаза у нее серые, узко стянутые к вискам, и только тут я заметила, как она похудела. Черты ее лица очистились от лишнего мяса, и она вдруг стала страшно похожа на Марата. Наверно, положено говорить, что он похож на нее, но случилось наоборот: она стала похожа на него. Что ж, она когда-то нас уверяла, что в молодости была красивой девушкой.
Она спросила:
– И что ты собираешься с этим делать?
У меня в мозгу начала проклевываться одна хитрая идейка:
– Я готова уйти от Феликса к Марату, если вы согласитесь переехать к нам в Цюрих. Тогда вы будете со мною рядом, и ни мне, ни вам не будет так тоскливо.
– К кому это – к вам? Разве Марат собирается переехать в Цюрих?
Я прикусила язык, но потом подумала: «А почему бы нет? Ведь она его мать». А вслух сказала:
– Я расскажу вам всю правду, если вы согласитесь полететь со мной обратно в Москву.
– Зачем мне в Москву?
– А зачем вам оставаться здесь? Мне ведь скоро придется уехать, что вы будете тут делать одна? Ждать, пока Настя принесет вам чего-нибудь из больничного буфета?
Тут очень кстати, запыхавшись, ворвалась Настя, прижимая к груди маленькую алюминиевую кастрюльку, в которой лежало куриное крылышко с зеленым горошком. Лина заглянула в кастрюльку, и по ее лицу я поняла, что она это варево в рот не возьмет. Не желая обидеть Настю, я горячо ее поблагодарила и отправила спать после суточного дежурства.
– Ох, и грязи тут накопилось за год! А паутины-то, паутины! – запричитала Настя, уходя.
Этот выкрик дал мне прекрасную позицию для атаки:
– Надеюсь, вы не собираетесь воевать с пауками? Я тоже! Что ж, так и будем жить, пока нас окончательно не затянет паутиной?
– Чего ты добиваешься, Лилька? Не могу я туда ехать, мне там тошно до слез!
– Но я вас зову не туда, а в Цюрих.
– К тебе и Феликсу на шею?
– Я же сказала: ко мне и к Марату.
– Что ты имеешь в виду?
– Давайте я закажу билеты на самолет и по дороге вам все объясню, клянусь!
Лина сказала:
– Ладно, пока отложим этот разговор. Я пойду прилягу, что-то голова кружится. – Встала, оттолкнула мою протянутую руку и покачнулась, так что я еле-еле ее поймала. Я отвела ее в спальню и перетащила туда электроплитку для обогрева. Хоть было совсем не холодно, Лину бил озноб.
Убедившись, что Лина задремала, я позвонила Марату:
– Мама в ужасном состоянии, голова кружится, все время лежит и жалуется на холод в середине июля. Но ехать в Москву не соглашается, говорит, ей там тошно. У меня возникла идея сманить ее в Цюрих – мол, рядом со мной ей не будет так тошно. Как ты думаешь?
– В Цюрих, к кому?
– Ну, пока ко мне.
– А что скажет Феликс?
– Ни к чему его спрашивать, ведь пока моя задача – увезти ее в Москву. Как ты думаешь?
– Что хочешь, обещай, но увези! Если б ты знала, Лилька, как я тебя люблю!
Я позвонила в аэропорт и заказала билеты на вечерний рейс: все-таки первый класс – это чудо, всегда есть места. В течение дня Лине становилось все хуже, и наконец она впала в какое-то странное забытье. И я решилась: вызвала такси и попросила Настю помочь мне снести ее с лестницы. Я вспомнила, как трудно было делать это в тот раз, когда она потеряла сознание, а теперь Лина была легкая, почти невесомая.
В такси она в себя не пришла, но, когда самолет стал взмывать за облака, она открыла глаза и выдавила из себя некое подобие смеха:
– Ну, Лилька, ну, злодейка, обманом все-таки заманила меня в этого ревущего монстра. И куда мы направляемся?
– Пока в Москву.
– А ты обещала взять меня в Цюрих!
– Сначала в Москву, а оттуда в Цюрих. Как только Марат окончательно соберется.
– Значит, он собирается переехать в Цюрих? Все в Москве бросить ради тебя?
– Ну, не совсем ради меня. Вы же сами во всем виноваты: сначала рассказали ему историю про Сабину и ее братьев, а потом про его отца. Он мне объявил, что больше не может жить в этой стране.
– А как же его дела, его завод, и вообще… Он ведь там прожил всю жизнь. И неплохо прожил.
– А теперь больше не хочет. Насчет завода не беспокойтесь – он своими еврейскими мозгами все обдумал и предусмотрел. Только велел мне хранить это в строжайшей тайне, так что я и вам не должна была этого рассказывать. Не вздумайте проговориться.
Посреди разговора Лина неожиданно закрыла глаза и задремала. Я смотрела на нее, и сердце у меня сжималось – на всем ее облике лежала печать близкого конца. Принесли ужин, но я не стала ее будить, а взяла для нее только стакан чая, чтобы она могла принять таблетки.
Минут через сорок она проснулась сама, послушно проглотила таблетки и спросила:
– А отчего
