— Ну, где пакет?! — ревел художник, изо всех сил ворочая плечами, чтобы стряхнуть с себя облепивших его деляроковцев. — Прочь, сволочь!
Впереди показался выход. Художник стал туда пробивать себе дорогу. В широкой двери он успел заметить плечистого парня в коричневых штанах. Тот исподлобья наблюдал за свалкой. «Выход… Жан Дюмулен…» — промелькнуло в голове ван Эгмонта. «Жан Дюмулен — это выход?» Он бешено работал руками и плечами. Осталось шагов пять… Сзади метнулась тонкая белая рука с тяжелой зеленой бутылкой. Ван Эгмонт почувствовал сильный удар в затылок. Все потемнело у него в глазах. «Да… — успел он подумать. — Выход». И повалился под ноги «Боевых крестов», обливаясь кровью.
10 октября 1936 года в Мюнхене состоялось важное совещание, на которое съехались руководители националистических партий, в их числе фюрер английских фашистов сэр Освальд Мосли и фюрер французских фашистов граф Казимир де ля Рок, спрятавшийся под вымышленным именем Пьера Лямарка. Все были уведомлены, что отныне их сугубо патриотические партии вместе с другими двадцатью пятью фашистскими партиями разных стран будут непосредственно входить в Центральное международное бюро, руководимое доктором Леем и организованное в Мюнхене.
Перед всеми националистическими партиями были поставлены задачи: проникновение в общественные организации, в правительство, государственный аппарат, армию, полицию. «Боевые кресты» получили от заместителя фюрера Гесса более конкретные указания — раздражать и утомлять врага непрестанными и внезапными нападениями. Руководитель внешней политикой Риббентроп добавил: особенно на французских демократов и патриотов, а для облегчения маневра необходимо резко заострить антисемитский характер выступлений. Гиммлер уточнил: планомерных выступлений по заранее заготовленным спискам, проверенным и утвержденным германскими специалистами из гитлеровского Коричневого дома в Париже.
Приказ получен, исполняйте!
1 ноября 1936 года листок «Пробуждение народа», издаваемый Геббельсом в Париже, поднял яростную кампанию под лозунгом: «К оружию, граждане! Винтовки на изготовку! Заряжайте пистолеты!» Это не было пустым подстрекательством: это было обращение к определенному классу — имущему классу, это была ставка на разжигание самых низменных страстей.
— Коммунизм идет! Спасайтесь!
— Железом и огнем защищайте свое наследственное имущество!!! — исступленно визжали гитлеровские подголоски.
Правительство мсье Блюма бездействовало: голоса социалистов и радикалов перевешивали голоса коммунистов.
Дорога террористам была открыта. И сейчас же при молчаливом содействии полиции поднялась волна кровавых нападений на рабочие организации. Неизбитые или неубитые борцы за свободу обвинялись в покушении на жизнь нападавших деляроковцев и подвергались суровым наказаниям.
Мсье Мандель был бы изумлен, если бы знал, что в списках намеченных жертв фюрер Казимир лакированным ногтем поставил крестик против его фамилии, где было указано: большевистско-иудейская агитационная организация; охрана — слабая; связи — ученая интеллигенция.
Фашисты в свалке сильно помяли лишь ван Эгмонта: ноги деляроковцев умело сделали свое дело. После оказания медицинской помощи художника в гипсовой повязке на правой ноге, с забинтованными головой и руками доставили в его комнатку. По правде говоря, с ним такое случилось впервые. Приходили друзья, да какие: милая седая дама, которую каждый с радостью согласился бы считать матерью, мсье Мандель, красивая молодая женщина с лучезарными глазами, беззвучно поющими о любви.
Это было приятное время.
Ван Эгмонт после того утра, когда в мокрых кустах увидел тело матери, ее спокойное лицо с едва заметной улыбкой, поднятое к серому небу, ее худые руки, прижимавшие к груди рамку без портрета и с лентой с одним словом — «Герой», не был избалован сердечным вниманием и лаской. Возможно, одинокий человек, не согретый человеческим вниманием, не утерпел бы и позволил себе растянуть дни блаженного бездействия, если бы через несколько дней утром, когда в комнате никого не было, в дверь не постучали. Вошедший назвал себя Франсуа Лероном. Это был высокий, сухой и чуть сутулящийся старик с палочкой, одетый в опрятный старенький костюм. Ван Эгмонт сразу увидел в нем бывшего моряка и морского волка.
«Немного похож на отца. Но лучше: та же внутренняя сила, но и интеллигентность, которой у отца не было. Вот таким мне хотелось бы помнить капитана ван Эгмонта», — подумал художник.
Франсуа Лерон был нормандцем, выглядел, как все моряки и нормандцы, когда им идет седьмой десяток лет. Белые лохматые брови, орлиный нос и седые усы, нависшие над твердым подбородком, придавали ему суровый вид, но нормандские и стариковские светло-голубые глаза, чистые и добрые, выдавали его с головой. Глаза часто смеялись, это знал сам Лерон и, чтобы придать себе суровый вид, всегда их прятал, наклоняя голову. Его друзья это тоже знали: раз голова запрокинута назад и глаза глядят прямо и твердо вперед, значит он серьезен, если опустил голову, грозно хмурится и важно разглаживает усы — это не страшно, он просто пугает, и сейчас из-под белых клочьев брызнут голубые искры. За его плечами остались: море, революция, тюрьмы, смерть семьи и болезни.
Франсуа Лерон придвинул стул к постели, попросил разрешение присесть, пояснив, что является работником районного комитета Коммунистической партии Франции и пришел сообщить художнику о неудавшейся провокации фашистов.
— Вы говорите о потасовке, мсье? — недоуменно спросил ван Эгмонт.
— Нет, я говорю о подброшенном деляроковцами пакете, случайно выпавшем из вашего кармана. Пакет был найден и спрятан Жаном Дюмуленом. Вы его знаете. Жан, можно сказать, вас спас! Не волнуйтесь, я заканчиваю. Так вот, в пакете находились французские военные документы с сопроводительной запиской на фальшивом бланке Центрального комитета Компартии Франции. Это — грубая провокация и весьма опасного свойства. Вы понимаете, что можно сказать о репутации иностранца, пойманного с поличным и обвиненного в шпионаже? Провокация направлена не только против вас, но и против честного имени Мориса Манделя, являющегося, во-первых, прогрессивно настроенным человеком, во-вторых, известным ученым, в-третьих, евреем. Запачкать его имя было бы для этих прохвостов большой удачей. Но, прежде всего, провокация со шпионажем направлена против коммунистов. Фашисты хотят нас скомпрометировать, доказав неосведомленным и колеблющимся людям, что французские коммунисты в целом — это «рука Москвы», а в частности каждый коммунист — агент и предатель своей родины. Деляроковцам это желательно: удачная провокация позволила бы оживить антикоммунистическою кампанию и попытаться если не расколоть, то хотя бы ослабить Народный фронт. Затем она дала бы новый толчок антисоветской кампании. В условиях подготовки Гитлера к войне его французским наемникам очень важно бросить тень подозрений на Советский Союз и сорвать советско-французское сближение. Наконец, французские фашисты боятся роста прогрессивных настроений среди интеллигенции. Они хотят запугать ее, расслоить и дезорганизовать. Вот, собственно, все, что я хотел объяснить вам и вашим друзьям.
