Уставившись в лежащий перед ним лист бумаги, он говорит:
— Кто — за? Кто против?.. Воздержался?
И подытоживает:
— Единогласно.
При этом он не отрывает глаз от бумажки. В зал не глядит. Не считает нужным даже сделать вид, что пытается разглядеть, не поднялась ли там, в зале, хоть одна рука проголосовавшего против или воздержавшегося.
О чем думают, чего хотят, согласны или несогласны с ним люди, сидящие в зале, идеолога не интересует. Совершается некий ритуал, и не может быть никаких сомнений в том, что священный ритуал этот ни единым жестом, ни даже случайным каким-нибудь вздохом не будет нарушен.
Человек с аккордеоном на сцене гигантского кинозала в Лужниках совершал такой же ритуал. С тем, правда, немалым различием, что Суслову и в самом деле незачем было глядеть в зал, чтобы произнести это свое: «Единогласно». Он точно знал, что никакой осечки тут не может быть. И не будет. Все, как один, проголосуют: «За». Куда денутся!
А тут ситуация была совсем другая. Тут была — сплошная осечка. Тут от голосования воздержался не какой-нибудь там одинокий смельчак, а весь зал. И воздержался самым наглядным, самым убедительным образом.
Мальчишки щипали девочек. Девчонки взвизгивали, шлепали мальчишек по рукам, увертывались. Кто-то норовил выстрелить в сидящего впереди жеваной бумагой. Кто-то перебрасывался записками…
Не поют! — с восторгом думал я об этой беснующейся, живущей своей жизнью ребятне. — Хоть стреляй, не хотят больше петь эту казенную муть. И ничего они уже с ними не сделают!
Сформулировав это таким образом, я вдруг понял, что присутствую при событии не просто знаменательном, а в своем роде символическом. Этот певец на сцене и этот не замечающий его битком набитый зал — да ведь это же символ всей нашей жизни, всего нашего разладившегося, давно уже вхолостую работающего государственного механизма.
Не только ведь эти дети, а миллионы людей, населяющих необъятную нашу страну, больше НЕ ПОЮТ. Не то что не поют — как встарь, когда вся страна, дружным хором, бодро исполняла «Марш энтузиастов», — а даже и подпевать не хотят. Живут своей отдельной жизнью, как вот этот зал…
Так — или примерно так — думал я тогда, глядя на кривляющегося на сцене несчастного певца.
На это у меня ума хватило.
Будь я чуть поумнее, я, конечно, мог бы сообразить, что всё это не может длиться долго, что однажды — быть может, время это даже и не за горами? — наш «Союз нерушимый», вся эта наша химерическая жизнь вдруг возьмет да и развалится, рассыплется как карточный домик…
Но к таким фантастическим гипотезам я тогда был еще не готов.
Александр Солженицын
«Занимательная диалектика»
Борис Слуцкий
«Сколько стоил партийный билет»
Фазиль Искандер
«Глава поэтической школы»
Михаил Светлов
Леонид Зорин
Ярослав Смеляков
Белла Ахмадулина
Александр Твардовский
Роберт Рождественский
«Перестраховка в лучшем смысле этого слова»
Валентин Катаев
Илья Эренбург
Сергей Михалков
«Не дай вам Бог увидеть, как он плачет»
Юрий Трифонов
Павел Антокольский
Семен Липкин
Анатолий Аграновский
Наум Коржавин
Андрей Вознесенский
«А я все думаю о Достоевском…»
Юрий Олеша
«Товарищ Зощенко бьет на жалость»
Константин Симонов
Михаил Зощенко
«Адмирал Исаков и Буденный»
Георгий Мунблит
«Пусть вступит в другую партию»
Борис Биргер
«В сущности они были правы»
Борис Хазанов
Клим Ворошилов
Николай Асеев
«Надо помочь французским товарищам»
Александр Бек
Александр Исбах
«Лишние знания тоже не к добру»
Государственные экзамены в Литературном институте
Наум Коржавин
Лиля Брик
Никита Хрущев
«Как провалилась реформа»
Мариэтта Шагинян
посмертная фотография Маяковского
