записке свечу и сжег ее дотла. Потом пошел в уборную, сбросил пепел в унитаз и несколько раз спустил воду.
– А теперь почитаем письмо.
Письмо было анонимное, напечатанное на компьютере. Автор письма утверждал, что он много лет работает на заводе Марата Столярова и в последнее время начал замечать, что из разных цехов стали исчезать приборы. Очень ценные приборы, на которых основано все производство. Это его обеспокоило, и он стал следить за г-ном директором. Однажды он зашел в кабинет г-на Столярова, когда там никого не было, и увидел на столе пустой конверт, в верхнем углу которого был обратный адрес в швейцарском городе Цюрихе. Услыхав шаги, он сунул конверт в карман и быстро вышел. Несколько недель назад автор поехал в туристическую поездку по Австрии и Швейцарии – конечно, он выбрал маршрут не случайно. В Цюрихе он отделился от группы и, пользуясь картой, поехал по адресу на конверте. Там он обнаружил обнесенный забором участок, на котором располагалось здание, как две капли похожее на здание московского завода вышеупомянутого г-на Столярова. На воротах он заметил объявление о том, что заводу требуются временные уборщики. Он позвонил в звонок на воротах, и его наняли уборщиком на завтрашний день. Проникнув таким образом на завод, он увидел знакомые ему приборы и уникальные монтажные линии, на которые у г-на Столярова был международный патент.
Он опасается, что г-н Столяров собирается закрыть московский завод и перебраться в Цюрих, оставив весь трудовой коллектив без работы. Он просит московскую мэрию разобраться в этом деле – не нарушил ли вышеупомянутый г-н Столяров российские законы при таком переезде.
Подписи под письмом не было, числа тоже.
– Интересно, кто из моих рабочих мог разнюхать про Цюрих? – задумался Марат.
Но мои мысли были заняты другим:
– А это опасное обвинение?
– Ты же знаешь наши порядки. Донос есть донос, ему нужно дать ход. Хоть я выполнил все правила при перевозке приборов, если кому-то в мэрии будет выгодно меня обвинить, он сумеет это сделать. У меня там достаточно врагов. А пока я оправдаюсь, могут пройти годы.
– Что же делать?
– То, что я недавно сказал – рвать когти. Но я не думал, что меня вынудят сделать это так быстро. Кто-то очень постарался. Интересно, кто?
– Марат! – одернула его я. – Какая разница, кто написал донос? Главное, что он написан и попал в руки твоих недоброжелателей. Думай о том, как спастись! Или ты хочешь сесть в русскую тюрьму?
– Ты права, надо срочно уехать. Но я уже не могу купить билет на самолет, эти билеты немедленно регистрируются компьютером. При покупке билета на поезд тоже требуют паспорт. Остается только машина, но моя машина не годится, она записана на мое имя.
– Господи, что же делать?
– А ведь я предупреждал, что если я пойду за письмом, оно испортит нам оставшуюся часть ночи.
– Давай не допустим этого! Выпьем еще вина и ляжем в постель. А потом будь что будет!
Мы так и сделали и не пожалели об этом. Утром перед тем, как везти меня в аэропорт, Марат оставил на кухонном столе записку и деньги для Вити и Любы, сложил маленький чемоданчик с самым необходимым, и мы двинулись к воротам. Завернув за угол, он первым делом разбил свой мобильник и выбросил его в мусорный ящик.
Потом что-то вспомнил, побежал обратно в дом и вынес оттуда футляр с изумрудным ожерельем:
– Чуть не забыл. Спрячь в сумку и положи в ящик в банке.
По дороге он зашел в свой банк и взял столько денег, сколько можно было – отныне он не хотел пользоваться кредитными карточками. Мы взяли еще небольшую сумму на мою карточку и решили, что этих денег ему должно хватить, чтобы пересечь границу России.
В аэропорту я попросила Марата отдать донос мне – ни к чему ему носить при себе такой обличающий документ.
Он секунду подумал и согласился:
– Только не потеряй – я еще выясню, кто его автор. И запомни: если я не появлюсь через десять дней, найди в телефонной книге Цюриха «Поисковую фирму Циммерман» и найми их, чтобы они меня искали. Но я надеюсь, что это не понадобится.
С тяжелым сердцем я пристегнулась ремнем в самолете и вытащила из сумки злосчастный донос. Вчера я была в шоке, а сегодня решила перечитать его внимательно. Я стала читать медленно, вчитываясь в каждое слово. И вдруг меня словно током ударило. Я всмотрелась в заключительную фразу: «Я прошу московскую мэрию разобраться в этом деле – не нарушил ли вышеупомянутый г-н Столяров российские законы при таком переезде». Я вспомнила, что нечто похожее видела и ближе к началу письма. Конечно, я не ошиблась: «здание, как две капли похожее на здание московского завода вышеупомненного г-на Столярова».
Никакой сотрудник Марата, много лет живший в Москве, не мог написать такое нелепое слово «вышеупомненный». Такое приблизительное, но неточное слово вместо точного «вышеупомянутый» мог употребить только один человек – мой муж Феликс! Как часто я поправляла его именно в подобных случаях! Боль иглой пронзила мне сердце – все остальное совпадало: письма были доставлены вручную позавчера, когда Феликс неизвестно зачем уезжал в Москву на машине Марата. Может быть, русский язык он не выучил в совершенстве, но сущность российского правосудия понял хорошо – полное пренебрежение презумпцией невиновности. Не суд должен доказать виновность жертвы доноса, а жертва доноса должна доказать суду свою невиновность. И неизвестно, удастся ли ей это и сколько на это уйдет времени.
Я подчеркнула губной помадой изобличающие Феликса слова и задумалась: как дать ему понять, что я знаю про донос? Я так ничего и не придумала до самого Цюриха. Одно я знала точно: больше жить с ним я не стану.
В Цюрихе все было так же красиво и чуждо, как и до моего отъезда. Я швырнула чемодан на кровать, вытащила из ручного чемоданчика серебристую сумку Марата и уже почти ушла, как вдруг, перед самым моим выходом зазвонил телефон. Это был Феликс:
– Где ты была все утро?
– Ты бы хоть поздоровался сначала!
– Я спрашиваю, где ты была?
Мне очень захотелось сказать ему правду, но я сдержалась и только рявкнула в ответ:
– В таком тоне я с тобой разговаривать не намерена. – И бросила трубку. Пока я запирала замок, я слышала за дверью многократные телефонные звонки, но впервые за этот год не испытала ни жалости, ни угрызений совести.
В банке все прошло гладко, как проходит все, за что
