Такую программу незадолго до смерти Мао Цзэдуна изложил Чжоу Эньлай в лозунге «четырех модернизаций», подхваченном впоследствии наследниками Мао — новыми руководителями Китая. Но остается совершенно неясным, каково было отношение Мао Цзэдуна к этому лозунгу. Ни в одном его произведении или высказывании, ни в одной цитате, приводимой новыми руководителями, нет и упоминания о линии «четырех модернизаций», хотя бесконечно и назойливо повторяются темы идеологической и политической борьбы во имя превращения Китая в могучую военную державу.
Вот и весь «конструктивный» багаж Мао Цзэдуна, который люди типа Роже Гароди, явно по соображениям антисоветизма, называют «китайской моделью социализма».
Еще раз подтвердилась та истина, что маоизм взял кое-что у марксизма относительно методов борьбы за социализм и не взял, по сути дела, ничего из самого социалистического идеала.
Многие буржуазные исследователи маоизма заняты поиском прямых аналогий нынешним китайским событиям в тех явлениях, которые имели место в этой стране столетия, а то и тысячелетия назад. Они ищут объяснение ожесточенной политической борьбы и неудачных реформ современного Китая в далеких, забытых и полузабытых традициях. И все чаще в их трудах звучит знакомый киплинговский мотив о том, что Восток остается Востоком. Они утверждают, что даже тогда, когда Восток воспринимает нечто у Запада, он перерабатывает это на свой лад таким образом, что полностью меняется природа воспринимаемого.
Мы не будем приводить здесь примеры западных исследований антикоммунистического толка, в которых ставится знак равенства между маоистской и марксистской философией. В таких работах вся ответственность за неудачи КПК возлагается на теорию марксизма, якобы непригодную в условиях Китая и других экономически слаборазвитых стран. Подобных работ все еще немало, хотя более типичными для буржуазной синологии становятся трактовки маоизма как преимущественно национального явления.
Единственно правильную и надежную платформу для анализа и критики маоизма дает пролетарский социалистический интернационализм.
История народа подобна широкой реке, которая течет то плавно, спокойно, величественно и размеренно, то бурно, раскованно, грозно, преодолевая преграды, размывая плотины, круша все на своем пути. Но даже вспененная и грозная, это все та же река, все тот же поток, который затем, войдя в новое русло, будет течь дальше и дальше.
Народы, в том числе и такие великие, как китайский, имеющий за своими плечами тысячелетия развития, знают и ровные, сравнительно спокойные периоды, и бурные, скачкообразные, насыщенные ожесточенной борьбой и коренными преобразованиями. Но при всем том нельзя забывать, что все это— история одного народа, не разделенная на куски, а непрерывная в своей прерывистости, единая в своих перепадах. И даже такой крутой перелом, как китайская революция, которая захватила все стороны социальной жизни страны, проникла во все уголки китайского общества, не мажет рассматриваться вне связи с предыдущей историей, с уровнем экономического, социального, политического развития, с традициями культуры и национальной психологии, с бытом, нравами, привычками многомиллионных масс.
Раньше многим казалось, что с 1949 года Китай стал таким или почти таким, как другие страны социализма: установил народную власть, проводит национализацию промышленности, индустриализацию, кооперирование деревни, провозглашает своей идеологией марксизм-ленинизм. А в каком соотношении находятся день сегодняшний и день вчерашний, какие процессы подспудно развиваются в тех же внешне привычных для нас формах — об этом думалось меньше.
Все это так. Но отсюда вовсе не следует, что правы те поверхностные наблюдатели, которые доказывают, что Китай возвращается на свой традиционно-националистический путь, стоящий в стороне от мировой цивилизации. Отсюда не следует, что можно проводить прямые аналогии между восточным способом производства, характерным для Китая на протяжении многих столетий, и его нынешней экономической структурой. Отсюда не следует, что можно ставить знак равенства между древней имперской властью и современным политическим строем страны. Отсюда не следует, что можно сводить маоизм к конфуцианству или другим философским течениям прошлого Китая, столь богатого разнообразием школ и направлений теоретической мысли. Словом, отсюда не следует, что можно закрыть глаза на противоборствующие тенденции, которые не могут не заявить о себе раньше или позже, заявить основательно, крупно, могуче. Кроме того, и само прошлое страны далеко не однозначно. Негативизм в отношении китайской цивилизации так же нетерпим, как пренебрежительное отношение со стороны азиатов к европейской или американской цивилизации.
Мы, марксисты, больше чем кто бы то ни было переживаем нынешнюю трагедию китайского народа, ввергнутого во многие беды и страдания Мао и маоистами. Именно потому, что нам близки и дороги его интересы, интересы китайской революции, интересы единства прогрессивных сил Востока и Запада, Севера и Юга, мы сохраняем и отстаиваем объективную оценку прошлого великого народа. Только это позволит сохранить с огромным трудом достигнутый союз с прогрессивной и революционной частью китайского народа, а не толкнуть ее в коварные, но, увы, столь крепкие объятия националистов.
Разумеется, все это, однако, не означает попыток уклониться от исторического анализа при оценке событий в КНР. Напротив, мы видим, что Мао и маоисты преднамеренно и сознательно восстанавливают, поощряют и усиливают очень многие отрицательные националистические, антигуманистические и антиинтеллектуальные традиции, которые накапливались в различных слоях китайского общества в прошлом. Обожествление личности Мао, милитаризация управления, пренебрежение к человеку и народу в целом, жестокое подавление всякого инакомыслия — все эти формы и методы социальной жизни руководящей группе легче насаждать, поскольку они имели сходные прецеденты в прошлом. Трудно, а точнее невозможно, было надеяться на то, что в течение 30 лет из сознания масс начисто выветрятся имперские представления о власти, которые насаждались на протяжении тысячелетий. Дело, однако, заключается в том, чтобы не смазать вопрос о личной ответственности Мао, а также всех тех китайских руководителей, которые поддерживают его политику, за созданные этой политикой трудности в развитии Китая. Нельзя считать, что все эти трудности были неизбежны и обусловлены историческими традициями китайского общества, китайской мысли.
Влияние национальных традиций не в меньшей мере можно проследить и в зарождении социальных утопий, осуществлявшихся в последние годы в Китае. Идея «коммун» непосредственно была почерпнута, разумеется, из околомарксистских источников анархистского толка. Но реальное наполнение этой идеи, принципы организации коммун, характер взаимоотношений в них, степень обобществления собственности, организация работ и управления, отношения в семье — все это уходит своими корнями в далекое прошлое Китая.
