Начало войны, названной на Западе «странной», не сулило больших неприятностей. Боев не было, были только утомительные марши при почти полной лояльности населения занимаемых территорий. Юнгер не изменяет своим привычкам: в походе он читает, осуществляет экскурсии, изучает быт, охотно посещая места и навещая людей, известных ему со времен прежней войны. И размышляет. Все это и составляет содержание «Садов и улиц». Их полное отдельное издание было осуществлено в 1942 г., и тогда же вышел их французский перевод. Библиографы отмечают, что с издания этой книги фактически прекращается публикация произведений Юнгера в Германии. Действует негласный запрет, запрет же официальный мотивируется еще не столь давно известным у нас предлогом: отсутствием бумаги.
Две другие дневниковые книги из «Излучений I» входят в состав настоящего издания. Это «Первый Парижский дневник» и «Кавказские заметки». Первая непосредственно примыкает к «Садам и улицам», — разрыв во времени, не отраженном в изданных дневниковых записках, чуть более полугода. Но за этот краткий промежуток изменилось многое как в мире, так и в душе Юнгера. Он по-прежнему оставался в оккупационных войсках во Франции. Несмотря на то что военные действия внешне носили спокойный характер, не представляя опасности, сводясь к маршам и кратковременным квартированиям в провинциальных городках Восточной Франции, в целом война приобретала совершенно новый характер и другие масштабы. Внешне стиль жизни Юнгера все тот же: он изучает окрестности маленьких городков, через которые проходила его часть, наблюдает за их фауной, главным образом за насекомыми, интересуется антикварной литературой, которую задешево покупает в провинциальных лавочках, заводит местные знакомства и прочее. Записи начальных страниц дневников наполнены подобными мелочами, рождая иногда впечатление идиллической гармонии между местным населением и оккупантами. И сны. Фиксация снов, их подробный пересказ, обмен содержанием сновидений с ближними, особенно в переписке с братом, — особенная черта мемуаристики Юнгера, отчетливо выступающая уже в «Садах и улицах».
Сюжеты сновидений плотно входят в ткань обычных дневниковых заметок, описываются с такой же основательностью, как и реальные наблюдения, и нередко при недостаточно внимательном чтении не замечаешь, как действительность сменяется ирреальным. Это — важная черта поэтики дневниковой прозы Юнгера, уходящая корнями в его эстетику и далее — в глубины понимания им человека, культуры и бытия. В сновидениях представлены вещие знаки сущего, не только предсказания, но и разъяснения судеб, относительно которых в нас живут лишь смутные предчувствования. Несомненно, они — явное свидетельство влияния на мышление Юнгера аналитической психологии К. Г. Юнга, воздействие которой становится ощутительно в философской позиции писателя с конца 20-х годов. Вот, например, первый, наугад взятый образчик (запись от 12 апреля 1941 г.): «Новые планы, новые идеи. Еще не поздно. Во сне мне явилась прекрасная женщина; она нежно целовала меня в закрытые глаза. Потом какое-то ужасное место, куда я попал, открыв оплетенную колючей проволокой дверь; безобразная старуха, певшая чудовищные песни, повернулась ко мне задом, высоко подняв свои юбки». Даже принимая во внимание ту свободу произвола, которая представлена нам при толковании снов, нельзя не подивиться вещему смыслу в перспективе того, как складывалась жизнь Юнгера вплоть до конца войны. Остается гадать о мере аутентичности опубликованного текста первоначальной записи.
В конце апреля часть, в которой состоял Юнгер, размещается в Париже, и именно с этим городом главным образом и будут связаны почти все записи дневника военных лет.
Подобно тому как «Сады и улицы» имеют два важнейших событийных центра — завершение работы над романом «На мраморных скалах», манифестировавшего уход Юнгера во внутреннюю эмиграцию, и начало новой мировой войны, — так и парижские дневники содержат свои центры, организующие весь представленный в них событийный ряд. Первый из них — обоснование в Париже, второй — нападение на СССР, сообщившее войне роковой характер, в чем у Юнгера не было ни малейшего сомнения. Ни у него, ни у кого-либо из группы высших офицеров оккупационного корпуса, к которой стал принадлежать и Юнгер, не было иллюзий относительно конечного исхода войны — новой катастрофы Германии.
Мы не можем сейчас сказать, как создавалась эта книга. Первые ее фрагменты были опубликованы под названием «Излучения. Из неопубликованного военного дневника» в венском журнале «Слово и истина», ежемесячнике религии и культуры в 1948 г., когда еще действовал запрет на издание сочинений Юнгера. Полностью в составе с другими дневниками военного времени она была издана в 1949 г. Заканчивается «Первый Парижский дневник» временем отъезда Юнгера на Восточный фронт поздней осенью 1942 г.
«Кавказские заметки» охватывают период с конца октября 1942 г. до середины февраля 1943 г. и выделены Юнгером в отдельный дневниковый блок, поскольку тематически определены мыслями и впечатлениями, рожденными поездкой в Россию. Длительность пребывания там составила менее трех месяцев, а о том, как возник замысел командировки и как проходило ее оформление, кое-что мы узнаем из предыдущего дневника. Но именно «кое-что». Конкретное служебное обоснование и цель поездки никак не прояснены. Возможно, эта затемненность неслучайна и продиктована осторожностью, которую должен был соблюдать круг лиц, постепенно формировавших военную оппозицию гитлеровскому режиму. Не принимая непосредственного участия в деятельности этого круга, Юнгер тем не менее сочувствовал и содействовал ей. В любом случае, во многое он был посвящен. Само «пробивание» командировки заняло много времени: судя по всему, Берлин долго медлил с разрешением.
Видимо, невыгодная репутация Юнгера в высших партийно-правительственных сферах рейха уже давно утвердилась. Следовательно, исходившая из Парижа инициатива вызывала естественное подозрение. Как уже было сказано, безопасность Юнгера в определяющей степени покоилась на личной благожелательности к нему Гитлера. Этот аспект биографии Юнгера представляет известную проблему для всех юнгероведов; при отсутствии документальных источников им приходится, по сути, основываться на двух фактах: на всем известном сентиментальном отношении фюрера к герою и ветерану первой мировой войны, так сказать, своему комбатанту, а также, возможно, на «зачете» заслуг Юнгера в развитии правоконсервативного и протофашистского движения в начале 20-х годов.
Специалисты обсуждали вопрос о том, насколько реальными были шансы Юнгера объединить и возглавить, хотя бы морально и духовно, нарождающееся движение. В поведении писателя улавливают и амбиции на реальное лидерство, которые, к счастью, не развились, а потом и вовсе зачахли, сменившись на отстраненность от движения, от его политической идеологии и от участия в различных формах государственной и общественной деятельности, к которому его призывали. Намечавшаяся в начале 30-х годов встреча с Гитлером не состоялась, и наиболее откровенным свидетельством, документирующим специфичность отношения Юнгера к главе фашистского движения и режима, доныне остается короткая дарственная надпись на преподнесенной ему вышедшей в 1926 г. книге «Огонь и кровь»: «Национальному вождю Адольфу Гитлеру! Эрнст Юнгер». Но и она многого стоила. Перспективы фашистского движения еще были туманны, но Юнгер, блистательный представитель новой прозы, человек почти легендарной храбрости и безупречного нравственного авторитета, принятый несмотря на свое бюргерское происхождение и малые чины в круг новой военной элиты, озабоченной поисками путей возрождения Германии, безоговорочно признавал в личности Гитлера общенационального лидера и уступал ему дорогу.
В публикуемых дневниках нигде не встречается прямого осуждения фюрера, как, впрочем, и восторгов. Имеются отдельные упоминания его имени, по которым судить о юнгеровских оценках этого персонажа мы не вправе. Благосклонное отношение Гитлера к Юнгеру если и не содействовало его карьере, то, во всяком случае, предохранило от смертельной опасности в самые критические моменты жизни. Именно благодаря вмешательству фюрера смогла увидеть свет фантазия в прозе «На мраморных скалах», запрещенная первоначально к изданию нацистской цензурой, верно уловившей ее разоблачительный пафос. И самое важное: Юнгер был исключен Гитлером из списков привлекаемых к суду участников событий 20 августа 1944 г., хотя его поведение в кругу «парижских заговорщиков», куда уходили нити покушения, давало веское основание для осуждения. Как известно, он отделался отставкой «за непригодностью».[334]
Как бы то ни было, разрешение на поездку в Россию было получено. 23 октября 1942 г. Юнгер совершает определяемые воинским ритуалом прощальные процедуры и отбывает на Восток.
