Павел Долгоруковы, Е. Н. и С. Н. Трубецкие, П. С. Шереметьев, Д. И. Шаховской, Ю. А. Новосильцев — все они были известны не только своим аристократическим происхождением, но и богатством.
Трудно сказать, знал ли об этих новых возможностях, открывающихся перед ним, сам Струве или нет (при его связях и информированности, видимо, что-то знал), но теперь роль «второй скрипки» в социал-демократическом оркестре его уже никак не могла прельстить.
Мало того, причастность к социал-демократам начинала мешать. И сам он позднее написал: «Я вполне осознавал, что мое влияние как среди либералов, так и среди демократов уменьшится или даже сведется к нулю, а то и скатится в минус, если я присоединюсь к «ортодоксалистам». Именно поэтому я был таким решительным и твердым» 10.
Благодаря фундаментальному исследованию Ричарда Пайпса сегодня можно проследить буквально каждый шаг эволюции Струве. И все-таки один вопрос остался открытым: побудительные мотивы. Пайпс многократно ссылается на мемуары князя Владимира Андреевича Оболенского, дружившего со Струве более 40 лет. Однако один из фрагментов этих воспоминаний, отвечающий как раз на данный вопрос, он оставил без внимания.
«Не столько искание правды и справедливости, — пишет Оболенский, — привели [Струве] к марксизму, сколько его увлекла теоретическая стройность и схематическая логичность этого учения… Человеческая толпа и ее поклонение никогда не увлекали Струве, что не мешало ему быть в известной мере честолюбивым человеком. Но честолюбие его было особенным. Оно влекло его к отталкиванию от трафаретно мыслящей толпы, к оригинальности и парадоксальности… Идя против господствующих течений с нарочитой резкостью, он возвышал себя над толпой, находя в этом удовлетворение своему честолюбию. Такому человеку подлинный демократизм органически чужд, и если Струве был когда-то демократом и социалистом, то лишь случайно, встретившись с этими доктринами на путях своего мышления» 11.
Когда в ноябре, будучи в Петербурге, Потресов дал Струве и Тугану прочесть «Заявление редакции «Искры», Туган заявил, что больше не желает иметь дел с социал-демократами. Но Струве не стал «хлопать дверью». Он решил уйти, но попытавшись кое-что прихватить с собой, а именно — саму организацию заграничного издания с прочной полиграфической базой в Германии, связи и транспорт, то есть те элементы, которых так не хватало либералам.
Из питерских разговоров с Потресовым Струве понял, что «Искра» и «Заря» находятся в трудном положении. И он решил не церемониться. «Он приехал с полной уверенностью в нашем бессилии — так формулировал сам Арсеньев результаты переговоров, и это формулирование было совершенно верно. Близнец явился с верой в наше бессилие, явился предлагать нам условия сдачи…» 12 Он заявил, что отныне роль сотрудника его уже удовлетворить не может и он желает быть редактором. Но не «Искры» и не «Зари», а нового — третьего издания, журнала «Современное обозрение».
По его замыслу, «Заря», где главную роль должен был играть Плеханов, будет журналом сугубо теоретическим. «Искра», коей руководит Ульянов, станет более «популярной» по форме и более «рабочей» по содержанию. А «Современное обозрение» сосредоточится на общественно-политической тематике, причем и «Искра», и «Заря» должны «давать в этот орган и весь свой общеполитический материал». Оговаривалось и особое условие: «на обложке [«Современного обозрения»] не должно стоять ничего социал-демократического, ничего указывающего на нашу фирму…» 13
Даже после пяти лет достаточно сложных деловых и личных отношений такой поворот оказался для Ульянова полной неожиданностью. «По первоначальной передаче дела Арсеньевым я понимал так, — пишет Владимир Ильич, — что близнец идет к нам… И именно это собрание окончательно и бесповоротно опровергло такую веру. Близнец показал себя с совершенно новой стороны, показал себя «политиком» чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом» 14.
Струве разговаривал как хозяин, обладающий достаточными силами и средствами, чтобы настоять на своем. Но делал он это не так, как сделал бы хамоватый торгаш или наглый в своей безнаказанности жандарм. Наоборот. Петр Бернгардович был предельно любезен. И в этом было нечто знакомое, описанное еще Тургеневым.
Милейший помещик, почти либерал Аркадий Павлыч Пеночкин из рассказа «Бурмистр» никогда лично не порол на конюшне своих мужиков; даже делая заведомую пакость, не устраивал скандалов и не повышал голос…
В одном из ближайших номеров «Искры» Ульянов напомнит этот образ читателям: «Тургеневский цивилизованный помещик не только не шел сам на конюшню, но ограничивался вполголоса сделанным замечанием через одетого во фрак и белые перчатки лакея: «Насчет Федора… распорядиться» 15.
Вот и тогда — в декабре 1900 года — Струве совершил свой «поворот» вполне изящно и элегантно, «проделал это, — как пишет Ульянов, — в отменно-умелой форме, не сказав ни одного резкого словечка, но обнаружив тем не менее, какая грубая, торгашеская натура дюжинного либерала кроется под этой изящной, цивилизованной оболочкой самоновейшего «критика» 16.
Если бы речь шла о том, чтобы потесниться на социалистическом Олимпе, переделить «генеральские чины», то тут можно было вести переговоры, добиваться взаимоприемлемых решений. Именно так, между прочим, поняли ситуацию Засулич и Потресов, которые стали выяснять, уговаривать Струве и т. п. Между тем разговор о «чинах» служил лишь прикрытием. Ибо осуществление проекта Струве означало лишь одно: вся политическая проблематика, обращенная к другим классам и воздействующая на «общественное мнение» страны, перекочевала бы из «Искры» и «Зари» в несоциал-демократический, либерально-буржуазный орган. В этом и заключалась вся суть.
Когда имеешь дело с людьми такого рода, очень важно, не поддаваясь на их риторику и дипломатические уловки, сразу вытащить наружу существо проблемы. Ульянов ничего не знал о закулисных перипетиях, происходивших в стане либералов. Но суть он ухватил сразу. «Я прямо сказал, — пишет Владимир Ильич, — что об основании 3-его органа не может быть и речи, что дело сводится тут к вопросу о том, социал-демократия ли должна вести политическую борьбу или либералы самостоятельно и самодовлеюще (я выразился яснее и определеннее, точнее). Близнец понял, озлился и заявил, что после того, как я высказался с anerkennenswerter Klarheit [с заслуживающей признательности ясностью] (буквальные слова!), нечего и говорить об этом… На близнеца наседали еще Арсеньев и Велика [В. И. Засулич], требовали от него объяснений, спорили, я больше молчал, смеялся (так, что близнец ясно это видел)…» 17
В ходе последующих переговоров напор Потресова и Засулич дал свои результаты — Струве уступил и согласился на обложке «Современного обозрения» напечатать: «Приложение к социал-демократическому журналу «Заря». И Засулич, Потресов, а потом и Аксельрод уже праздновали победу — «наша взяла».
Ульянов обратился за поддержкой к Плеханову. Причем в письме к нему он называл Струве уже не «близнецом», как прежде, а так, как именовал его в переписке сам Плеханов —
