Ознакомительная версия.
Потом пришла телеграмма: он умер точно в тот момент, когда явился передо мной. Я потеряла существо, к которому больше всего была привязана. Но теперь мне предстоит готовиться к таинству рождения ребенка – он уже заявлял о своих правах и с тех пор не прекращал ни на минуту…
Я родила в клинике, роды были трудные и долгие. В конце концов ей показали младенца, розового и толстого. «Как?! А я думала – мальчик!..» – воскликнула я.
И с этого момента прониклась к своей дочке обожанием… На следующий день Скиап попросила, чтобы ей принесли гончарной глины, и вылепила ее бюст и с тех пор повсюду возила его с собой, запачканный и потертый от многочисленных скитаний, он и теперь стоит в ее комнате.
Тогда Скиап вообразила, что испытала трудные времена. Как же она могла предвидеть, что с ней должно произойти… Через десять дней встала проблема: где и как жить? Муж уехал, и у нее не было никакого представления, где он может находиться. Взяла такси и с крошечной живой ношей в руках принялась объезжать отели. Везде слышала одно и то же: «Комнат нет!» Странно: именно в июне, в жару, люди предпочитают сбегать из города. Очень скоро она поняла: просто никто не хочет селить у себя женщину с новорожденным младенцем. Тогда, оставив дочку в такси, добралась до одного скромного отельчика, который знала, и тут повезло – получила номер. Взяла ключ и вышла за девочкой, теперь меня уже не прогонят, и вселилась под неодобрительным взором управляющего. К несчастью, моя Гого (названная так по той причине, что постоянно булькала и урчала)[21] выбрала именно этот момент, чтобы проявить себя. Обычно милый ребенок, начала стонать, кричать и выть. Чем упорнее я старалась ее успокоить, тем яростнее она кричала… Ничто не помогало, я носила ее на руках, качала, кормила (в то время еще кормила грудью)… Вскоре во всем отеле стоял звон телефонов… Мой тоже зазвонил, но я не осмелилась поднять трубку. Конечно, управляющий: «Вы не намерены успокоить, наконец, своего ребенка? Все клиенты жалуются!» Слишком поздно – он уже не выбросит меня за дверь! Впрочем, уставшая и накормленная, Гого заснула.
На следующее утро управляющий пришел ко мне. Кажется, я еще никогда так не старалась очаровать мужчину – и для столь святого дела… В конце концов мне удалось смягчить его сопротивление, и он согласился поселить меня в удаленной от других комнате, на верху башенки. С тех пор каждый вечер, насытившись, Гого спокойно засыпала, как маленький сытый котенок.
Ласковую и улыбчивую, ее можно было оставлять одну; она так забавно шевелила маленькими ручками, словно прокладывая себе дорогу в жизни… Но как ей гулять: у меня ни коляски, ни денег, чтобы ее купить. Я приобрела корзинку для апельсинов в ближайшей бакалейной лавке, и в этой «колыбельке» Гого спала на солнышке, на пожарной лестнице.
Но мне ведь необходимо найти работу! И тут одна женщина встретилась мне на жизненном пути – высокоинтеллектуальная, с широкой душой, в Нью-Йорк она приехала из Парижа. Умна, но абсолютно лишена практической сметки. Это была мадам Пикабиа[22], жена знаменитого художника, принадлежавшего к основателям группы «Дада»[23]. Она предложила мне взять на себя заботу о моей дочери, пока я буду искать работу, поручила также продать белье, привезенное ею из Парижа. Только, и это вполне в ее духе, так неудачно его выбирала, что нам пришлось освободиться от него за очень низкие цены.
Я нашла скромную работу у дельца с Уолл-стрит, в мои обязанности входило наблюдать за аппаратом, регистрирующим курсы акций. Это продлилось недолго: отчеты мои о ценах и ренте очень скоро оказали ужасающее, непредвиденное влияние на рынок. Перепробовала еще несколько работ, но безуспешно. Мадам Пикабиа мне помогала, как могла, но и вдвоем мы оказались ни на что «деловое» не способны.
Мне на помощь пришла еще одна дама, жена крупного издателя, она возглавляла ультрасовременную школу в Нью-Йорке. Предложила устроить моего ребенка в сельской местности, где сама уже присматривала за детьми своих друзей. И я решилась извлечь Гого из ее корзины и предоставить ей судьбу получше. Через две недели, холодным декабрьским днем я поехала ее навестить. Бледная и обледенелая, она лежала на террасе… Я-то привыкла к страданиям, но моя крошка… Получив немного денег из Италии, я доверила Гого доброй старой няне, которая жила неподалеку от Стэнфорда, дом ее стоял в лесу. Тем временем я сняла скромную комнату на площади Петчин, в знаменитом маленьком сквере артистического района Нью-Йорка, который мог бы находиться и в Париже, и в Лондоне: такие же сводчатые дома, ряды деревьев… Все очаровательно, вот только комната моя была такая узкая, что одеваться приходилось, сидя на кровати. В этом районе жили художники и писатели, и, хотя я оставалась одинокой, у меня тут же появились друзья. Воспоминания о тех днях стерлись из моей памяти, помню лишь, что все казалось безнадежным и мрачным, ничто не интересовало, кроме Гого, и никто, кроме нее, не занимал мои мысли. Те небольшие деньги, которые у меня были, уходили на няню.
Я познала жуткий, мучительный голод – освободиться от него можно, только съев при случае фрукт или кусочек колбасы.
У меня уже не осталось желания жить – такая стала ленивая. Несмотря на тяжкие обстоятельства, я сохранила нравственное сознание, которое мешало мне прибегать к некоторым способам, чтобы отвлечься. Мой муж жив, но где он, я не знала. Однажды вечером во время прогулки из-под ног у меня вылетел клочок бумаги, и я подняла его: двадцатидолларовая купюра. Бесхозная, принадлежит мне. Приняв этот подарок судьбы, я побаловала себя бифштексом.
На следующий день, прогуливаясь по Гринвич-Виллидж, я раздумывала, как лучше использовать то, что осталось от вчерашней двадцатки. Один или два предмета в витрине ростовщика привлекли мое внимание, я их купила и вознамерилась перепродать в больших магазинах города вдвое дороже. Так, удвоив свой капитал, я осуществила самую удачную сделку в жизни.
В этот период я познакомилась с Бланш Хейс, женой знаменитого Артура Гарфилда Хейса[24], и между нами зародилась глубокая дружба. В своем приветливом интерьере они принимали множество культурных и не чопорных людей, ко мне испытывали симпатию и сочувствие.
В это же время я встретила Ганну Вальску[25], польку ослепительной красоты; она стремилась сделать карьеру, ее муж был известным врачом. В первый раз я увидела ее в доме Бланш, куда меня пригласили на обед: в черном, облегающем фигуру платье она появилась на верху лестницы. Ганна мечтала петь в опере, посвящала этому все свое ненасытное честолюбие. Однажды ее муж мне сказал:
Ознакомительная версия.
