— У Утесова за шлягер я с трудом получил 400 рублей, а у Рознера за проваленный номер 1200.
В Советском Союзе, если у еврея спрашивали его национальность, он отвечал так тихо, что сам себя услышать не мог. Нигде — ни на улице, ни в трамвае, ни в автобусе я ни разу не слышал еврейской речи.
Рознер гордился, что он еврей. Все в оркестре у него были евреи, за исключением одного русского по фамилии Цейтлин. В связи с тем, что его оркестр принимал участие в тематических концертах, посвященных октябрьским праздникам, в оркестре часто проводились открытые партийные собрания, на которых присутствовали представители горкома партии. Рознер ненавидел партийную номенклатуру, почти сплошь состоявшую из антисемитов и не упускал случая над ними поиздеваться.
Начинается собрание. Представитель горкома партии начинает говорить о революционной идее, о важности исторического момента...
— Извините, — прерывает его Рознер и на еврейском языке обращается к музыканту оркестра Марковичу:
— Как ты спал? Что ел? Куда поедешь в отпуск? Какое-то время они обсуждают эти темы, и потом Рознер поворачивается к представителю горкома:
— Да, так что вы там говорили?
Тот продолжает идейную часть, но долго веселиться ему Эдди Игнатьевич не дает:
— Минуточку, — и по-еврейски к музыканту Павлу
Гофману:
— Так что, Паша, кто вчера выиграл в преферанс? Герман — очень выразительный актер, прекрасно понимает, зачем Рознер его спрашивает и, отвечая, изображает со всеми ужимками старого местечкового еврея.
Партийное начальство скрежещет зубами, но ничего не может поделать. Я не пропускал ни одного из этих собраний.
Рассказ Эдди Рознера
Каждый год перед Новым годом собиралась интернациональная концертная программа из звезд. К продюсеру этих концертов обратился великолепный скрипач с просьбой дать ему возможность выступить. Продюсер объяснил, что скрипка не монтируется в этих концертах. Скрипач обещал играть доходчивую музыку. Он не претендует на гонорар. Продюсер согласился и предупредил его, что если он не понравится зрителям, то в него могут запустить сырое яйцо, гнилое яблоко или помидор, и актер без обиды должен покинуть сцену. Такие правила.
Скрипач вышел на сцену в элегантном фраке, лакированных туфлях, в накрахмаленной рубахе с бантиком. Играл великолепно, но какому-то зрителю он наскучил, и тот запустил в него гнилое яблоко и попал скрипачу в лоб. Меткость зрителя вызвала одобрение публики. Скрипач элегантно смычком сбросил со лба яблоко и продолжал играть, как ни в чем не бывало. Зал, состоявший из опытных "ворошиловских стрелков", начал его обстреливать со всех мест. Скрипач увертывался от выпущенных по нему снарядов, то пригибался, то делал всевозможные выпады влево, вправо, поворачивался спиной, но ни на секунду не прекращал играть. Снаряды, несмотря на его ловкость, все же иногда попадали в цель. Фрак и лицо были в сырых яйцах, помидорах, и гнилых яблоках. Зал разыгрался, расхохотался, и когда он закончил выступление, устроил ему фурор. Он выходил на поклон до двадцати раз. Его встречали градом снарядов и веселились, как дети. После этого номера выступавшие "звезды" не пользовались успехом. Продюсер был в восторге от номера, и в следующем концерте было объявлено о его выступлении первым номером второго отделения.
Зрители пришли ко второму отделению с полными корзинами яблок, яиц и помидоров. Продюсер у входа в театр продавал зрителям снаряды по повышенным ценам.
Сцена была украшена колоннами, креслами, ширмами и занавесками. Скрипач прятался, но как только он появлялся на сцене, летели все эти продукты. Стрельба шла по живой мишени. Скрипач оказался гениальным эксцентриком. Он играл, сидя в кресле, за креслом, то пригибаясь за колонной, то становясь на стул. Он путал снайперов, и эта игра всем доставляла огромное удовольствие. Кончилось тем, что продюсер понял, что зрителям нужен только этот аттракцион. Вот так неожиданно появился такой шлягер на концерте. Такой номер никто не мог бы придумать. Я спросил у Эдди Рознера, почему он не приезжает в Советский союз на гастроли? Рознер улыбнулся и ответил: "Где вы видели в Союзе перед Новым годом помидоры?" "Да, но яблоки и яйца, можно было достать?" "Наверно. Но какой советский человек, достав яблоки и яйца, будет их бросать на сцену, когда его ждет дома голодная семья".
Семейный Альбом
Мой сын Емельян
Это, должен вам сказать, весьма своеобразная личность. Емельян не переносит города, скопление людей (под чем, как я понял, подразумевается наличие более двух человек в радиусе 10-ти километров) и, по большому счету, все, так или иначе относящееся к цивилизации 20-го века. Когда я ему как-то сказал, что по мироощущению он человек 19-го века, он меня тут же поправил — даже не 15-го, поскольку, как мне любезно объяснил Емельян, к 15-му веку городская инфраструктура, во всяком случае в Европе, уже была вполне развита, и количество людей на планете — с точки зрения Емельяна — превысило все разумные пределы; так что ему лично подошел бы, максимум, 9 век.
Телефон в доме — его личный враг, каждый звонок, как удар обухом по голове. В ту же секунду, как я выхожу за порог квартиры, все телефоны отключаются. Иногда, в порядке исключения, работает автоответчик (без звука, естественно), накрытый двумя подушками, чтобы не был слышен крошечный щелчок во время его включения. Однако, бывает, что Емельян сам ждет важный звонок (выражение его лица в этот момент вдохновило бы Шекспира на самую мрачную из его трагедий). В этом случае происходит следующая процедура: раздается звонок, Емельян без обычного "алло" молча снимает трубку и прикладывает ее к уху. Выяснив, что звонящий не тот, кого он ждет. Емельян монотонным голосом произносит: "Хэлло, вы набрали номер 718... В настоящее время никто не может вам ответить. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала", — и голосом изображает сигнал: "Би-и-и". Любит природу, лес, рыбалку, собирать грибы, в хорошей физической форме — может ходить 3 часа по лесу, потом 3 часа грести на озере и потом без всяких признаков усталости садится за компьютер и 6-8 часов занимается кропотливой музыкальной работой, но если ему надо истратить 10 минут, чтобы заполнить анкету... Несколько дней он, мрачный, ходит вокруг письменного стола, где эта анкета лежит — готовится. В эти дни все у него валится из рук. Наконец он собирается с духом, садится, заполняет анкету — и без сил падает на кровать, как если бы он в одиночку построил Беломорканал. Когда Емельян выпивает грамм 150 коньячка, он преображается: шутит, болтает, смеется — видимо, забывает в каком веке живет и мысленно возвращается в милый ему 9 век— если не в ранний мезозой. К сожалению, учитывая генетику, 150 граммами дело не ограничивается, и Емельян потом мучается похмельем, которое постоянно сопровождается одним и тем же кошмарным сном: к нам в гости зашли две женщины и разговаривают между собой на кухне. Так что выпивает Емельян редко. После выпуска "Ромео и Джульетты" Емельяну пришлось зарегистрировать бизнес, чтобы иметь право ее продавать, и это его доконало. У него развилась сильнейшая аллергия (как он говорит — такое ощущение, как будто тебя кусают тысячи блох и муравьев) не только на занятие бизнесом или вообще любой обычной для современного человека деятельностью, но даже просто на упоминание об этой деятельности (в числе слов, которые нельзя произносить в его присутствии: бухгалтер, отчет, надо позвонить, Манхэттен — предмет особой ненависти, анкета, аппойтмент и многие, многие другие).
