отнюдь не будучи принцем, вставляю сюда, в собственную свою фразу, неизвестно откуда взявшееся “мы”, облекая ее в пурпурную мантию множественного числа? Прочь! И назад, к обычному – то есть тоже необычному, поскольку оно циклопично – 1 л., ед. ч.)
Приведу лишь один эпизод:
Гамлет, катаясь на Йорике, машет хлыстом и случайно обнажает то, что скрыто плотной завесой плоти – иными словами, оголяет кость. Принц оказывается способен на чувство: его, на плечах у Дурака, при виде крови тошнит. Да, Читатель, увидев впервые мелькнувшую черепную кость друга, Принц Датский, движимый благородным участием, хватается за живот, и его рвет прямо на звонкие колокольчики.
* * *
До этого момента я прилагал все усилия, чтобы как можно деликатней передать любопытные психологические, а также фактологические детали нашей весьма щекотливой истории, но, наверное, пришло время, и пора наконец листам, которыми я владею, увидеть большой Свет, ибо наша Трагедия Личности берет свое начало в Политике. (Что, впрочем, вовсе не удивительно.)
Пир в легендарном замке Эльсинор: кабаньи головы, бараньи глазки, архиерейские носы, гусиные грудки, телячья печенка, требуха, рыбьи молоки, поросячьи ножки – стол походит на анатомический атлас, где, коли блюда составить друг к другу поближе, создастся диковинное чудовище, гиппогриф или ихтиокентавр. Горвендиллюс с супругой Гертрудой принимают у себя ФОРТИНБРАСА, стремясь получше удовлетворить стремление гостя к расширению изнутри, дабы он, почувствовав удовлетворение сытостью, отказался от мысли о расширении вовне, т. е. от мысли о расширении земель; а также справедливо полагая, что политическое решение, обрекающее на убийство одного лишь, к тому же мифического, существа, несет в себе куда больше вкуса и прелести, нежели решение, ведущее к началу новой ВОЕННОЙ КАМПАНИИ.
И разве не ясно, что Ф., увидев на столе отдельные части страшным образом расчлененного страшного зверя и воссоздав перед мысленным взором, каким же он был живой – с головой гигантской индюшки, украшенной ветвистыми рогами, с чешуйчатым брюхом и волосатыми ляжками, откуда непостижимым образом сразу же торчали копыта, – должен был в страхе тотчас убавить свои аппетиты и сто раз подумать, прежде чем затевать войну со столь могучим народом, поскольку от охотников, способных, дабы утолить голод гостя, загнать кошмарного зверя, можно ожидать и то, что они окажутся также способны утолить и голод всей Дании.
Однако все это не имеет значения. Я задержал ваше внимание на этом пиру, чтобы лишь показать, что королева-мать не поднялась наверх пожелать сыну спокойной ночи из соображений высшей политики, творившейся над мясным ассорти.
* * *
Теперь пора показать самого Гамлета, который лежит без сна в своей кроватке… Однако какое перо в состоянии создать портрет с той деталью, какой нет на лице модели – нет ни сна в глазу, ни тепла материнского поцелуя на щечке, – а поскольку щечка поцелованная выглядит точно так же, как щечка нецелованная, то и о мальчике, который мечется в детской своей постельке, отданном на растерзание бессоннице и отчаянию, легко можно подумать, будто его то ли кусают блохи, то ли он мается с температурой, то ли сердится оттого, что ему запретили сидеть за столом вместе со взрослыми, то ли учится плавать в хлопчатобумажном море, то ли Б-г знает еще что, лично я ничего больше не могу придумать. Но трепетание сердца возникает именно в результате чего-то отсутствия, а не присутствия, и потому маленький Амлет поднимается с постели и спешит по коридору (нарисованные здесь точки соответствуют топоту детских цыпочек):…… /…… /…… /…… /…… / и так далее, и он быстро (мы тоже, следуя его примеру) добирается до спальни Гертруды, вбегает туда и остается ждать ее в ее постели, словно от соприкосновения с материнской подушкой на щеке появится поцелуй – поцелуй Леты, посланный матерью; а потом он уснет. Как оказалось впоследствии, именно в этот час у него и зародился страшный Замысел, который и приведет к летальному исходу.
* * *
Теперь же позвольте мне изобразить все, что случилось дальше, пантомимой, поскольку я не хочу услышать приговора своему пересказу прежде, чем доведу его до конца, и вынужден в качестве компенсации за медлительность первых страниц поторопить действие с помощью какого-нибудь ускорителя, например tableaux [18], и сейчас персонажи мои побегут подобно фигуркам на ленте ночной рекламы, пусть этот стиль и не соответствует трагическому содержанию пьесы. Ничего не поделаешь: в результате глупого собственного моего занудства им всем придется стать Дураками. А нам, в результате спешки, к которой побуждает неизбежность конца, всем придется на время стать Йориками.
Тень Гамлета.: Вот голоса у двери! Мать не одна, с каким-то пьяным ублюдком. Скорее спрятаться!.. Куда?.. За гобелен, нельзя промедлить ни мгновенья!
Тень прячется. (Потому-то смело можно сказать, что позднее, став взрослым, Гамлет заколет себя, ибо детские воспоминания подсунут ему за гобеленом себя, а не седого старика Полония.)
Но что же он слышит? Сопенье и рык мужчины! Взвизги и вскрики матери – ах эти слабые женские вскрики! Кто посмел испугать Королеву?! Отважно принц приподнимает край гобелена и видит…
…как ЕГО ОТЕЦ навалился на мать. Слышит кабанье сопение Горвенда, стоны и всхлипывание Гертруды, которая под конец обмирает бессильно, так тяжело дыша, будто он ее придушил.
Гамлет слышит дыхание Смерти и вдруг семилетним своим умишком соображает, что отец у него убийца.
Гамлет подпрыгивает на месте!
– Стой! Стой, тебе говорят!
Отец подпрыгивает! Рука матери стремительно тянется к горлу, подтверждая догадку сына! Сцена до предела ясна. “Я спас ей жизнь!” – гордо думает про себя Гамлет. Но пьяный Горвенд настигает сына и под гобеленом, бьет хлыстом, потом ногами, потом опять хлыстом. Странное это было наказание, поскольку тут отец вбивал принца все глубже в щель, где тот прятался, тогда как в большинстве случаев смысл битья заключается как раз в обратном, то есть в том, чтобы выгнать зло наружу.
А что здесь вколачивал отец в сына? Разумеется, ненависть и мрачные мысли о мести.
* * *
Гамлет (один): Свой монолог я приберегу для писца получше. А сей пергамент пусть молчит о том, какие чувства раздирали Гамлета тогда, когда он, избитый, был брошен к себе и заперт. О помыслах узнают по поступкам.
Если угодно, можно изобразить сцену терзаний принца: его преследуют кошмары. Перед глазами то и дело возникает Горвенд, который сильней и сильней сжимает Гертрудино горло. От страха глаза принца становятся шире, видение реальней, страшный Призрак снова и снова убивает королеву – вот он топит ее в ванне (и на губах Гертруды лопаются мыльные пузыри), вот
