стал ждать, когда я включу зеленый свет, и стартовал по новой:
— Я слишком уважаю железнодорожный транспорт, чтобы позволить этому негодяю совершать его позорные проделки! Тем более если он будет этим заниматься каждый день — это может повлечь финансовые затруднения для вашей глубокоуважаемой компании, господин дежурный кассир!
Он встал в одну из своих любимых поз — позу француза, очень среднего, очень скромного и очень обиженного. То был один из образов его репертуара, и он удавался ему лучше всего, и он никогда не упускал случая с привычной ловкостью сыграть его на публике. Надо сказать, он ничего так не любил, как публично рассыпаться в ханжеских поклонах перед первым попавшимся мелким чиновником. Видеть, как раздувается от гордости грудь собеседника, изумленного тем, что ему придают такое значение, — это доставляло ему неописуемое удовольствие.
И в этот раз он попал точно в цель. Внезапно я увидел, как над глазом в окошке выросла подозрительно нахмуренная бровь:
— Это что, правда?
Я, естественно, запротестовал, нервно улыбаясь:
— Да вовсе нет, господин чиновник! Он шутит, это мой друг!
— Что? Друг! Я? Ему? — возражает Жан. — Да за кого вы меня принимаете? Я никогда друзей не выдавал, господин кассир! Даже во время войны!
Тут я перехожу в контратаку:
— Неужели даже евреев не выдавал?
— Евреев доводилось, как же без этого, но они же не друзья!
— Ну это ничего… — к сожалению, подытожил кассир, совершенно сбитый с толку нашим запутанным выяснением отношений.
— Так что берем? — глядя на меня в упор, снова спросил он. — Первый класс или второй?
— Второй!
Карме не загнать меня в западню, в любом случае, ни мой кошелек, ни я сам не располагали такими возможностями.
— А мне первый, — заявил Карме.
— Минутку. Вот второй, — произнес кассир.
— Нет, я просил первый.
— Я и говорю, что второй билет я даю вам — в первый класс…
— А он мне нужен?
— Первый класс?
— Нет, второй билет.
Из окошка послышался тяжелый вздох. По всей видимости, до кассира не дошло, а если до кого-то не доходит, то нас это только подстегивает.
— Так ты что, поедешь со мной во втором классе? — удивленно спрашиваю я.
— Я? Во втором? Это со мной точно будет в первый раз!
— Но когда я в первый раз тебя увидел, ты ехал вторым!
— Зато со второго раза я ездил только первым!
Тогда из окошка послышалось глухое урчание кассира, судорожно сжимавшего билетную книжку, и из переговорного устройства раздался нечеловеческий вопль:
— Так! Даю первому второй, а второму первый!
Он нас уложил одной левой. Добавить было нечего. Вместо заключения Карме только и смог, что обернуться ко мне и провозгласить:
— И чтобы я вас в своем вагоне не видел! Предупреждаю, я, ни минуты не раздумывая, сообщу контролеру!
Он дождался, когда мы удобно устроились в вагоне первого класса, чтобы вволю посмеяться. После недавнего позора я немного на него дулся. И чем больше я дулся, тем громче он хохотал. И тогда я снял брюки.
Да, я знаю, брюки тут совершенно ни при чем. Я снял их не для того, чтобы его отвлечь, а потому, что все так делали. Мы были единственными пассажирами в тот поздний час и знали одну маленькую хитрость заядлых путешественников: чтобы отгладить брюки, их расстилали между откидной крышкой и сиденьем.
И вот уже мы преспокойно развалились в купе в одних трусах.
Примерно полчаса мы разглядывали проплывающих мимо коров, и вдруг поезд остановился. Рамбуйе. Единственная остановка перед пунктом прибытия. Тут совершенно неожиданно в поезд входит контролер и направляется в наше уютное гнездышко. Неужели он зайдет к нам вот так, без стука и уведомления, в этот поздний час? Сомнения боролись со страхом.
Мне было видно, как приближается по коридору зловещая фигура этого Носферату в форменной фуражке, ночного врага всех, кто безмятежно проветривает трусы, и страх победил. Прежде чем паника схватила меня за задницу, я сказал Жану с глупой самоуверенностью человека, полагающего, что он нашел гениальную идею: «А я скажу ему, что не знаю, куда дел свой билет».
Готов согласиться: да, выдумка не блестящая. С одной стороны, потому, что при таком раскладе нечего было вообще покупать билет. А с другой стороны, если наш вечерний посетитель вдобавок ко всему настроен воинственно, то я рискую заплатить штраф за безбилетный проезд — гораздо более значительную сумму, чем разница в классе вагона.
Так нет же. Рефлекс одержал верх над здравым смыслом. Я недолго думая решил, что забывчивость простительна, а если меня уличат в мелочной погоне за выгодой, это будет унизительно. Остатки воспитания сделали выбор за меня. И речи не могло быть о том, чтобы непрошеный гость смотрел на меня с презрением, и, чтобы дорого продать свою честь, я встал, широко расставил ноги, высоко поднял подбородок и обнаружил, что трусы на мне надеты задом наперед.
Я играл, я потерпел поражение, ну что ж… Но кое-что в тот момент отличало нас с Жаном друг от друга. Я играл только в силу необходимости и только вполсилы, тогда как его единственной потребностью была игра, и он играл сколько хватало сил.
И вот контролер открыл дверь. Хотя ему по долгу службы давно полагалось знать, что в поездах зад и перед одинаковы, он все же вздрогнул, обнаружив двух юных красавцев, которыми мы по сути не были, разгуливающих в нижнем белье.
Жан невозмутимо шагнул к двери, поправляя воображаемый халат, словно хозяин, застигнутый на пороге собственных частных апартаментов.
— Простите великодушно наш наряд, господин контролер, надеюсь, вы не усмотрите в нем какого-либо неуважения к вашим служебным обязанностям, лично я безмерно уважаю как французские железные дороги, так и их представителей. Но, видите ли, мы бедные артисты, что скитаются по дорогам в поисках куска хлеба.
И т. д.
На съемках фильма «Это не я, это — он»
Кадр из фильма «Сто один рецепт влюбленного повара»
Кадр из фильма «Близнец»
С режиссером Жераром Ури
Из фильма «Не упускай из виду»
Из фильма «Высокий блондин в черном ботинке»
Из фильма «Я застенчив, но лечусь»
