Сколько ни просили ребята оставить их на фронте — ничего не помогло. Пришлось уехать.
А в Гомеле опять повезло. Отправлялся на фронт отряд милиции. Винтовок кое-где раздобыли и с ними снова марш-марш на фронт! Не поездом, а походным порядком. Весело было. Шли с песнями. Балаховцы отступают. Товарищи, вперед!
И опоздали. Гнались по пятам за передовыми отрядами наших войск, но не успели вступить в схватку с врагами. Город был освобожден еще утром, а комсомольцы с милиционерами пришли только вечером.
Злились ребята. Жалели.
Газета «Красная смена», 7 ноября 1923 г.
Свое горе и несчастье женщина обыкновенно выражала в слезах и рыданиях. В рыданиях женщина изливала все, что наболело у нее, о чем хотелось кричать, о чем хотелось много и много говорить.
А мы, женщины-большевички, сегодня, несмотря на то, что потеряли самое огромное, я бы сказала, необъятное, несмотря на то, что мы сегодня потеряли Ленина, — мы не прольем ни одной слезы. Плакать о Ленине, говорить жалостливые слова, изливать свою сердечную печаль слезами и рыданиями — это значит оскорблять Ленина, это значит запятнать его имя.
И мы сегодня, говоря о Ленине, не будем вздыхать, не будем плакать. Мы будем говорить о Ленине гордые и сильные слова, какие только мы сможем сказать, несмотря на то, что душа наша сегодня придавлена огромной-огромной тяжестью.
Женщине сегодня многое придется сказать. Ведь это же Ленин сказал, что социализма до тех пор не будет на земле, пока половина человечества — женщина — не поднимется из того состояния, в котором она была до сих пор.
Вспоминая о Ленине, женщине многое придется говорить. Много великих слов, сказанных Лениным о женщине, можно сегодня вспомнить. Всего этого сегодня, пожалуй, и не вспомнишь.
Сегодня особенно ярко вспоминается один случай, который произошел между Лениным и одной петроградской работницей. Ленин посетил дом отдыха. К нему явилась группа рабочих и работниц. И вот одна работница подходит к Ленину, подносит свой ботинок, говорит: «Товарищ Ленин, гляди. Это порядок или беспорядок? Выдали американские ботинки с гнилыми подошвами. Ты, Ленин, человек свой, ты должен обо всем знать». Рабочий человек чувствовал в Ленине не только Председателя Совнаркома, а своего родного, близкого человека, который должен также знать и то, почему выдали ботинки с гнилыми подошвами.
Вспоминается и другое. В кабинете Ленина наряду с огромной важности записками, телеграммами и бумагами находились и записочки примерно такого содержания: «Разрешить провезти три пуда ржи крестьянке такой-то от станции С. до станции Н., потому что у нее на руках трое маленьких детей». Такими делами тоже занимался Ленин. Это черточка, изображающая Ленина во всей его необъятной величине. Он заботится о том, чтобы разрешить крестьянке провезти три пуда хлеба. Обремененный делами мировой важности, он не забывал и о таких «мелочах».
Когда мы, комсомольцы, сегодня узнали о смерти Ленина, нам вдруг показалось, что стало сразу пусто, везде пусто. Идешь по улице, и кажется, что это будто совсем не те люди, которые всегда ходили, будто у всех какие-то придушенные голоса. Кажется, будто нет чего-то, не хватает огромного, важного, но чего именно — вдруг забыл. А когда увидишь огромное черное пятно и на этом черном пятне портрет Ленина, а вокруг молчащую толпу красноармейцев, детей — все становится понятным: Ленин умер, Ленина уже нет…
Но мы, комсомольцы, знаем, что у нас дело большое и важное, дело огромное по своему замыслу. Это — увековечить имя Ленина не в одном поколении, а в ряде поколений. Увековечить это имя так, чтобы будущие не только знали, кто такой был Ленин, но жили бы и боролись так, как учил нас Ленин. Нам предстоит еще много учиться. Так будем же мы все учениками Ленина! Мы научим и наших маленьких братишек и сестричек — «Спартаков»[4] тоже идти по тому пути, который завещал нам Ленин!
В. Хоружая
Газета «Звезда», 24 января 1924 г.
В сборнике «5 лет комсомола Белоруссии» собрана история нашего союза. «Красная смена» будет продолжать собирать историю комсомола Белоруссии.
По-настоящему это было три года назад. Когда вспоминаешь об этом, кажется — прошло десять лет. И когда посмотришь на заново отремонтированный «Интермол» с коврами, цветами и зеркалами, с десятком комнат и с тремя дюжинами кружков, то и десяток лет кажется мелочью по сравнению с пропастью между нашими «вчера» и «сегодня».
Вчера. Осень и зима 1920/21 года. Маленький городишко Мозырь. В городе маленькие улицы, маленькие домишки. В городе маленькая группка комсомольцев — 50–60 человек, а над городом огромная, большая опасность. Сгрудились, теснее прижались к горам домики, быстрее ходят, тише говорят, чаще оглядываются люди. Да, да… Уже близко… Скоро здесь будут… Опять поляки…
И комсомольцы стали другими. Тверже поступь, острее взгляд, крепче напряглись все мускулы, громче, задорнее звучит в притихшем городке. «И, как один, умрем в борьбе за это», — когда возвращаются с военных занятий.
На Киевской улице — серенький домик. У входа — комсомолец с винтовкой. А там, за столом, освещенные лампой, читают «Азбуку коммунизма» в шинелях и полушубках, в платках и шапках. Все туго затянуты поясами, с винтовками за плечами, в руках. Кой у кого сумки с провизией, корзинки. Но самое главное — комсомольская канцелярия (списки, протоколы). И особо — свернутое знамя, крепко упакованное в небольшую пачку, лежит тут же, на столе.
Все наготове. Каждую минуту может быть приказ: «В цепь!» или «Живо стройся, отступать!..» А пока нету — можно читать «Азбуку коммунизма». Изредка только щелкает затвор: проверяют ребята, все ли в порядке.
А дня через два в товарном вагоне, под стук и грохот колес, при свете костра, ежась от холода и щуря заплаканные от едкого дыма глаза, читаем Дикштейна «Кто чем живет». Все читали и слушали в первый раз. Нравилось. Спорили и радовались новым понятиям. Так просто и ясно, а раньше не знали. Минутами забывали, что удираем от поляков, что пропали без вести трое наших ребят, что стыдно и больно приезжать беглецами в Гомель.
Догорел костер, а читать не кончили. Шарили по карманам, доставали ненужные письма, старые газеты, жгли, что можно было, лишь бы дочитать. Молодец Дикштейн — здорово пишет.
* * *
Опять в сером домике по Киевской улице. Уже не придется бежать. Заключен с поляками мир, прогнали Балаховича.
Еще по всем улицам расставлены часовые, еще аккуратно каждый день комсомольцы по 3–4 часа вышагивают на военных занятиях, но «Азбука коммунизма» постепенно завоевывает все большее и большее место.
