— Господин фельдмаршал, чтобы срезать Курский выступ и соединиться на севере с Клюге, надо пройти еще сто километров, а наши лучшие дивизии истекли кровью, — бросая взгляд на оперативную карту, вставил Шульц-Бюттгер.
— Послушайте, Бюттгер, вы всегда подобны холодному душу. Кровь — это почет, — жестко заметил Манштейн.
«Странный довод», — подумал Шульц-Бюттгер, но решил не возражать.
Наступило молчание, Манштейн по привычке продолжал вставлять монокль то в один глаз, то в другой. Наконец он сказал:
— Господа, вы мои самые ближайшие помощники. И прежде чем принять решение, хочу посоветоваться с вами. Я пришел к убеждению, что невообразимая по своему накалу битва под Прохоровкой хотя и не увенчалась для нас успехом, но заставила большевиков преждевременно израсходовать свои основные механизированные резервы. Танки, которые грозили нам ударом на Белгород, оказались выведенными из строя. Теперь на этом участке фронта Советы в ближайшее время не смогут начать наступление большой силы и размаха. — Подрезая перочинным ножичком кончик сигары, он продолжал: — На северном фасе Курского выступа обстановка обострилась. После ряда ударов Советы значительно вклинились между Орлом и Брянском. Думаю, что мы смело можем оказать поддержку войскам Клюге, направить туда танковую дивизию СС «Великая Германия». Итак, пойдем дальше... Если хотите знать, то меня тревожит наш фронт в Донбассе. Он выдвинут вперед подобно балкону. Опасно, и, пока еще не поздно, этот «донецкий балкон» следует укрепить. Какие будут ваши суждения?
— Я разделяю ваш взгляд на оперативную обстановку. Мы, безусловно, без особого риска сможем высвободить некоторые подвижные войска. Должен заметить, что подготовленные нами заранее и тщательно оборудованные узлы сопротивления, такие как Белгород, Борисовка и Томаровка, способны охладить любой наступательный пыл большевиков. Как начальник штаба, я тоже уверен в том, что Ватутин израсходовал свои подвижные войска. — Буссе, откинувшись на спинку кресла, поправил съехавшее на кончик носа пенсне.
Манштейн пыхнул сигарой:
— Я ни в чем не хочу упрекнуть вас, но когда мы решили развить наступление на Прохоровку, мне особенно запомнились ваши слова, Теодор: «Танки не летают. У них определенная скорость, и всякое непредвиденное появление какой-нибудь танковой армии русских исключено». — Манштейн снова пыхнул сигарой. — Танки не летают... А что оказалось? Русские сумели приделать им крылья. Не повторится ли снова такое? — Он еще сильней пыхнул сигарой, окутал себя дымом. — Бюттгер тогда не был согласен с нами. Он оказался прав. Послушаем, что он скажет сейчас.
— Я предлагаю не транжирить силы, не гонять танковые дивизии, как пожарные команды. Прекратить бой на слабо защищенной местности, отвести войска на старые, отлично укрепленные позиции.
— Прошли с тяжелейшими боями тридцать шесть километров — и вдруг показать Советам спину?! — Манштейн встал и выпрямился. — Господа, я хочу, чтобы вы поняли! Это не простое отступление! Мы уходим с завоеванной нами земли, куда собирались переселить миллионы наших соотечественников. Мы обещали каждого солдата наделить после войны райским уголком на Востоке. И вот отдаем поля, реки и леса... Да это же крах наших надежд и желаний! А для великой Германии — потеря так необходимого ей жизненного пространства.
— К сожалению, дьяволу наших желаний не подвластна оперативная обстановка, — вставил Шульц-Бюттгер.
— Нет, мы будем отстаивать каждый метр земли. И если даже отойдем с боями, то «белгородский замок» все равно намертво закроет выход Советам в просторы Украины. Мы можем смело поступить так, как я уже говорил. Интуиция меня не обманывает.
— Будем надеяться, господин фельдмаршал. Интуиция всегда помогает нашему фюреру одерживать блистательные победы.
«В этих словах — злая насмешка», — Манштейн хотел тут же сделать резкое замечание, но сдержал себя и спокойно произнес:
— Интуиция полководца — это не мистика, а чутье, основанное на мастерском расчете и строгом анализе обстановки. Послушайте, Бюттгер, я ценю ваши оперативные способности. Но... у вас злой язык. Острые словечки могут быть услышаны в верхах, и вас предадут анафеме. — Манштейн поправил у пояса железный крест. — Итак, господа, на основе нашего разговора подготовьте соответствующие приказы. Я подпишу.
Буссе с Шульц-Бюттгером засели за приказы. Вскоре они были подписаны фельдмаршалом, и начальник оперативного отдела пошел в свое купе. Он запер на ключ дверь и, опустив плотную штору, зажег свечу. Достав из потайного кармана письмо, принялся за его расшифровку.
«Берлин, 14/VII.
Дорогой Бюттгер!
Руководство нашего кружка, ознакомившись с твоим письмом, одобряет предпринятые тобой действия и обращается с настоятельной просьбой: сделать все возможное, чтобы, соблюдая прежнюю осторожность и осмотрительность, снова переговорить с Манштейном. Известная тебе акция, которая должна избавить немецкий народ от тирана, может произойти в любой час. Очень важно, чтобы командующий группой армий поддержал новое правительство или же не противодействовал его распоряжениям. Война проиграна окончательно и бесповоротно. Только мир может спасти немецкий народ от ненужных потоков крови и неоправданных дальнейших страданий. Ты должен понять: одними «руками генералов» мы не сможем изменить существующий режим. В борьбе с тиранией нельзя бояться немецкого народа, нам нужна его помощь. Вот почему с моего согласия член кружка Лебер устанавливает связь с активными силами Сопротивления из рабочего класса и вступает с ними в союз. Это принципиальное решение, и, я надеюсь, ты станешь его сторонником».
Шульц-Бюттгер перечитал последние строчки дважды.
«Боже, что происходит?! Полковник генерального штаба, награжденный рыцарским крестом за Тобрук... Граф Штауффенберг и союз с коммунистами. В это можно поверить, только заглянув в карты провидения. Но верить приходится. Я надеюсь, Клаус, на твой ум и прозорливость». И Шульц-Бюттгер принялся за дальнейшую расшифровку письма.
«Руководство кружка понимает: разговор с Манштейном таит опасность. Не забывай старую пословицу: всякая сеть состоит из дыр. В случае неудачи немедленно действуй так как этого потребует обстановка».
Шульц-Бюттгер сжег расшифрованное письмо. «Страшно.... Не стоим ли мы на краю обрыва? А впрочем, к дьяволу все сомнения. Мы далеко зашли. К прошлому нет возврата... Только нам, фронтовым офицерам, под силу убрать маньяка, погубившего под Сталинградом цвет нашей армии. Сегодня же я вновь попытаюсь переговорить с фельдмаршалом, а там посмотрим... Пустить себе пулю в лоб я всегда успею...» Он потушил свечу и поднял штору.
