Возбужденная толпа бурлила. Люди проклинали полицию, заводскую администрацию, свою горемычную жизнь.
— Ломай все!
— Бей охранников!
Что-то грозное, стихийное, неодолимое рождалось на глазах Григория. Горло перехватило от волнения, он оглянулся, пытаясь найти кого-нибудь из знакомых, но напрасно.
Людской водоворот закрутил Григория, заглушив все звуки: свист ветра и гул завода. Из тысяч глоток вырывалось неудержимое и решительное:
— Бе-ей! Бе-ей!
Затрещал забор — люди отрывали доски.
— В контору!
— В лавку!
Затаенная, долго сдерживаемая ненависть вылилась наружу. Враг найден. Он многолик, многорук, алчен. Это главная контора с бесконечными штрафами, лавочник из лавки потребительского общества, снабжающий рабочих гнилым, лежалым товаром, заводские мастера, злобная и жестокая заводская охрана.
Кто-то запустил булыжник в окно полицейского участка, звякнуло разбитое стекло, прогремел выстрел… Грозным, сплошным потоком двинулась толпа. Возле дома из красного кирпича стояли растерянные полицейские.
— Бейте извергов!
— Хватит терпеть!
— За доску человека убили!..
Людская волна перенесла Григория через насыпь, покатила улицей к заводской лавке. Над толпой сплошной гул, слов не разобрать, что-то величественное, воодушевленное надеждой и жаждой мести вырывалось из сотен уст. Григорий не успел оглянуться, как очутился в самом центре яростно клокотавшей толпы.
Через выбитые окна и двери лавки возбужденные мужчины и женщины вытаскивали кули с мукой, сахаром, крупой, рассыпали все это по земле, топтали ногами. Григорий с болью смотрел, как разъяренная толпа безжалостно и тупо громит все подряд. Какой-то дюжий рабочий в разодранной рубахе размахивал руками и кричал во все горло:
— Мастерам надо глотки заткнуть… Никакого бога нет! Его выдумали, чтобы дурачить нашего брата!
Страсть к уничтожению не затихала. Григорий кричал, призывал к спокойствию, но безуспешно. В отчаянии искал он глазами Бабушкина, хотя и знал, что он на Брянском уже не работает. Миновал срок его проходного свидетельства, и администрация сразу уволила его. Теперь он поденщик на строительстве днепровского склада. Скорей к Бабушкину! Только он один сумеет загасить взрыв человеческого гнева и возмущения. Спотыкаясь в сгущающихся сумерках, Григорий мчался кривой пыльной улочкой… Прибежал к знакомому окошку — темно. Нетерпеливо постучал — никого. Кинулся к Днепру. Издалека услышал шум стройки, — значит, Иван Васильевич там. Увидел его у самых ворот. Тяжело дыша, выпалил:
— Скорей на завод!
— Зачем?
— Там такое творится… все громят, рушат, я ничего не мог сделать… Бежим, Иван Васильевич! Надо остановить толпу! Кроме вас, никто не сможет! Людей много погибнет…
— Уже поздно… Я тоже не остановлю… Видел в Петербурге такое… Пока лютый гнев не выльется, их не остановить… На короткое время люди почувствовали хотя и обманчивую, но свободу — делай, что хочу… — Умолк на секунду, потом задумчиво продолжал: — Еще сильны старые традиции: рабочие обязательно должны кого-то бить и что-то крушить. А если бы этой силе да еще и голову…
Когда Григорий с Бабушкиным добрались до места бунта, растревоженная, полная слепой ненависти и злобы толпа еще бурлила, охваченная страстным желанием мстить… Григорию вдруг вспомнилось прошлогоднее половодье на Днепре… Река разлилась широко и несла вместе с шумными мутными волнами все, что встречала на своем пути: бревна, хаты, сараи, даже скотину.
Бабушкин был прав: остановить людей они не смогли.
Потрясенный и подавленный увиденным, едва передвигая ноги, плелся Григорий домой. Над головой в низком небе, усеянном редкими звездами, медленно собирались дождевые тучи. Несколько первых крупных капель упало на дорогу и на разгоряченное, пылающее лицо Григория.
На другой день, как и предсказывал Бабушкин, начались обыски и аресты. В Чечелевке, Шляховкс, на Фабрике, в Новых Кайдаках — всюду, где жили рабочие Брянского завода, сновали полицейские и казаки, экстренно вызванные екатеринославским губернатором для подавления бунта. Они врывались в дома, выбрасывали и перетряхивали убогий скарб, рылись в лохмотьях… Найдут пачку чая или фунт сахару — волокут в участок и бросают за решетку… Весь день и всю ночь допрашивали, выпытывали, избивали людей.
Тревожно на рабочих окраинах.
— У вас были?
— Вашего забрали?
— Ой, что же будет?!
Голосят женщины, плачут дети… Никто не знает, что его ждет. Доменика в тревоге прибежала к Непийводе.
— Не видели Григория?
Встретила его у проходной: он выходил с группой рабочих.
— А я повсюду ищу… Где только не была!..
Григорий, никого не стыдясь, обнял и поцеловал Доменику. Она густо покраснела и вдруг заплакала.
За дружеские, искренние беседы, за ясные и обоснованные суждения по любому вопросу, за неизменную и неподкупную преданность, передовым революционным идеям прикипел сердцем Петровский к Ивану Васильевичу Бабушкину.
Даже в одежде начал подражать старшему товарищу: одевался чисто, опрятно, купил крахмальную рубашку и галстук-бабочку, пытался отпустить такие же усы, как у Ивана Васильевича.
Однажды Бабушкин спросил Петровского:
— Не смог бы ты, Гриша, помочь мне написать листовку? Сколько бы тебе времени понадобилось?
— Через два дня принесу!
В назначенный срок он появился у Бабушкина с готовой прокламацией, раскрыл тетрадь, в которой записал текст, и собрался читать.
— Э-э, не надо, я сам! — улыбнулся Бабушкин.
Иван Васильевич сел к столу и склонился над исписанными страницами. Читал молча, не делая замечаний. Только раз, едва усмехнувшись, почесал пальцем за ухом, но, что это означало, Григорий так и не понял.
Наконец Бабушкин закончил читать. Ласково взглянул на Григория:
— Неплохо. Даже хорошо… для первого раза. Теперь давай разберемся… Вот ты пишешь: «Потребиловка, как вампир, сосет кровь рабочих».
— А разве неправда? — приготовился возразить Григорий.
— Правда. Но это голые слова, они ничего не вскрывают… Вот представь: пришел на завод новичок, полураздетый, в карманах ветер гуляет… Куда ему податься? Единственная дорожка — в потребиловку! Там ему все дадут в долг: и одежду какую-никакую, и провизию…
— Провизию… — насмешливо повторил Григорий. — Да разве это провизия? Мясо тухлое и дороже, чем у лавочников…
— Так не бери! — засмеялся Бабушкин.
— А куда я денусь, ежели у меня денег — кот наплакал. Мало того, что на заводе с рабочего три шкуры дерут, так еще и в потребиловке объегоривают!
