— А как мы его назовем? — спрашивала Доменика.
— А может, будет она?
— Нет, он.
И не ошиблась: родился мальчик. Его назвали Петром.
— Петр Петровский, правда, хорошо? — радовалась молодая мать, и ее синие глаза на чуть осунувшемся, побледневшем лицо казались еще больше.
Степан Непийвода хлопал Григория по плечу, показывал на новорожденного и восторженно басил:
— Ты смотри, какой казачина!
Наклонялся к плетенной из лозы люльке, висевшей на веревках, прикрепленных к потолку, и смешно выпячивал губы, уверяя, что малыш его понимает…
Минули весна и лето 1898 года, отшумела осень, заключила землю в свои ледяные объятия зима.
Три часа ночи. Спокойно спит ребенок. Внезапно проснулась Доменика, повернулась к Григорию:
— Ты не спишь?
— Еще нет.
— Ведь скоро начнет светать…
Ему не до сна. Когда же наконец придет товарищ, прибывший для связи из центра? Может, полиция пронюхала об их организации или о подпольной типографии, где они печатают листовки? Очень помогает Михаил Григорьевич Цхакая. Он совсем недавно на железной дороге, а как много уже сделал! Высланный за революционную деятельность из Закавказья, он сразу же вошел в Екатеринославский комитет РСДРП и принял в его работе самое активное участие. Где же все-таки связной? Неужели в организации провокатор? Ведь не случайно почти одновременно несколько арестов… Товарищи требуют, чтобы он уехал из города, но может ли он оставить Доменику?.. И все же что-то нужно придумать, чтобы хоть на время исчезнуть с екатеринославского горизонта.
Усталость дала себя знать: задремал, по тут же встрепенулся. Если никто не явится до рассвета, значит, опять провал…
Открыл глаза, когда за окном уже светало. Нельзя медлить ни минуты, надо унести документы, чтобы, если явятся с обыском, ничего не нашли…
— Куда ты? Ведь сегодня воскресенье? — проснулась Доменика.
— К товарищу по делу… Не волнуйся.
В ее глазах вспыхнул и тут же погас испуг. Достала из шкафчика хлеб, кусок сала, лук, соль, поставила на стол. Нож выскользнул из рук и со звоном упал на пол. К счастью, ребенок не проснулся.
Григорий подошел к Доменике, обнял:
— Ты у меня хорошая, смелая…
Тревожная слеза засверкала в глазах жены.
— Не надо. Я очень скоро вернусь. Обязательно… А если что, помни наш уговор.
И сразу вышел.
18
Плавно и медленно падал снег. Григорий опустил уши шапки и поднял воротник. Хотя беспокойство не отпускало, шел не торопясь: натренировал нервы, приучил их к суровой внутренней дисциплине. Только нелегко это!
Пересек широкую Церковную улицу. Миновав завод, очутился в Брянской колонии. Небольшие одноэтажные домики из красного кирпича с маленькими палисадниками занимали техники и мастера. Григорий перешел Брянскую площадь и свернул на Орловскую. Орловская тянулась от заводской больницы до самой Шляховки. Перпендикулярно к ней располагались все Чечелевки — от Первой до Седьмой. Григорию нужна была Третья, там недалеко от угла была квартира Бабушкина.
Постучал — тишина. Постучал еще раз — снова тихо. Вдруг из-за угла дома показалась хозяйка.
— Не стучите. Нету его, — печально сказала она.
Петровский вопросительно взглянул на нее, но понял: больше он ничего не узнает.
Дело усложнялось.
Вернулся на Орловскую, некоторое время постоял в раздумье: идти к Непийводе или… Незаметно оглянулся: неподалеку маячили двое с поднятыми воротниками. «Только этого еще не хватало!» — с досадой подумал Григорий. Спокойно, не ускоряя шаг, направился к перекрестку Орловской и Чечелевки. Мысль работала быстро: сбежать вниз, заскочить в помещение больницы, переждать…
Шпики не отставали, видимо ожидая удобного момента. Нет, лучше идти вверх, свернуть и затеряться в бесчисленных двориках Чечелевок.
Петровский опрометью кинулся к воротам. Перепрыгивая через рвы и канавы, ловко минуя горы угля, пригибаясь под развешанным на веревках бельем, он перебегал из одного двора в другой.
Поскользнулся, наступив на глиняный черепок, упал, вскочил и помчался дальше. Выбежал на Четвертую Чечелевку и лишь тогда оглянулся: шпиков не было.
Вдруг услышал оглушительный перезвон бубенцов. Будто свалившись с неба, его нагоняла тройка разгоряченных коней. И в тот же миг наперерез ей из-за угла вырвался всадник на быстроногом рысаке в серых яблоках. Тропка подалась к забору. Еще миг — и Григория подомнет под себя бешеная гривастая пристяжная или крылом широких саней ему перебьет ноги. Петровский вскочил на скамью возле забора и плотно прижался к нему спиной. Авось пронесет.
Кучер, резко подавшись назад, осадил лошадей как раз напротив Григория.
— Вам куда?
— На станцию!
— Садитесь! — бросил извозчик, кинул медвежью полость и тут же вихрем понесся вперед.
Григорий даже не смог разглядеть возницу, только заметил пышные, слегка опушенные инеем усы, похожие на лисьи хвосты.
«Это, без сомнения, тот самый кучер, — подумал Григорий, — которого я когда-то на губернаторском подворье призывал к самоуважению… Хоть и не узнал он меня, но отблагодарил».
Когда свернули к железнодорожному двору, Петровский решил сойти. Легонько коснулся спины кучера. Тот остановил коней, и они расстались.
Первым же поездом Григорий уехал в Харьков.
А Доменика, как заранее было условлено, распространила слух, что ее муж отправился в село Печенеги призываться в солдаты…
19
Григорий поступил токарем на Харьковский паровозостроительный завод, потом перекочевал в Николаев, где жили его старые друзья, которые и помогли ему устроиться на Черноморский судостроительный завод. Его кооптировали в Николаевский комитет РСДРП, и работы прибавилось еще больше: он добывал и выпускал революционную литературу, проводил подпольные собрания и занятия в кружках.
Но не дремала и жандармерия. Напав на след Петровского, она выслала его из города. Так, сравнительно за короткое время побывав в Харькове и Николаеве, Григорий вновь очутился в родном Екатеринославе. Найти работу здесь оказалось труднее, чем в Харькове или Николаеве, но друзья кое-как «впихнули» Григория на сталелитейный завод Эзау.
Степан Непийвода рассказал ему о всех новостях:
— Работу возглавляют Миха Цхакая и Исаак Лалаянц не без помощи Параскевы Ивановны. Выходит газета «Южный рабочий». Типография в Кременчуге. В общем, подполье живет и действует.
— А что слышно про Ивана Васильевича? — спросил Григорий.
— О Бабушкине ни из тюрьмы, ни с воли весточки никто не получил. Мы не знаем, где он.
