Философии вообще присуще стремление доходить до «предельных оснований» в понимании отношения человека к действительности — к миру и к другим людям. В этом плане прежде всего и должна быть оценена альтернатива, представленная этиками Шефтсбери и Мандевиля,— альтернатива, которая и впоследствии еще не раз будет привлекать внимание многих выдающихся мыслителей и склонять их к тому или другому выбору.
При этом Мандевиль подчеркивал и то важное практическое значение, какое имело его решение в отличие от данного Шефтсбери. Мандевиль полагает, что концепция обретения добродетели без самоотречения широко открывает двери лицемерию, мешает человеку разобраться и в самом себе, и в тех, у кого на устах высокие слова об общественном благе, а в душе лишь тщеславие и своекорыстие. Он даже подозревает в лицемерии самого Шефтсбери и использует свое учение об аффектах, как это он неоднократно делает, исследуя поведение людей, для анализа его философского мироощущения.
Он начинает издалека, причем в тоне его рассуждения чувствуется и насмешка, и нарастающее раздражение. Человек, воспитанный в обстановке покоя и изобилия и обладающий ленивым характером, будет сторониться всего, что доставляет беспокойство, и предпочтет укрощать свои аффекты. Возможно, что он, получивший образование под руководством какого-либо великого философа (намек на Локка, который был учителем и воспитателем юного Шефтсбери), составит более высокое мнение о своем душевном состоянии, чем оно того заслуживает, и сочтет себя добродетельным, потому что его аффекты бездействуют. Пожалуй, он даже составит прекрасные понятия об общественных добродетелях и о презрении к смерти, очень хорошо опишет их в своем кабинете и будет красноречиво говорить о них в компании, но он никогда не пойдет сражаться за свою страну и не поставит свою честность и мудрость на службу обществу — ну хотя бы ради наведения порядка в делах казначейства. Добродетель, заявляет Мандевиль, должна быть действенной, и тот, кто любит общество и исполнен добрых чувств к своему роду, не должен сидеть сложа руки, если он может быть полезным своим согражданам (см. 2, 297). Профессиональный врач, посвятивший себя литературной работе, упрекал философа по призванию за то, что тот не захотел стать министром финансов.
В последующих мыслях Мандевиля содержится суть того, ради чего он затеял все это рассуждение. Обладай такой человек бурным темпераментом, он избрал бы другую роль в драме жизни и проповедовал бы прямо противоположную доктрину, ибо разум всегда подталкивает людей в том направлении, в каком тянет их овладевающий ими аффект, и себялюбие в любом случае снабжает каждого доводами для оправдания его наклонностей. А в заключительных словах сквозит уже явная социальная антипатия представителя среднего класса к аристократическому и эзотерическому учению вельможного лорда. «Хваленый средний путь и тихие добродетели, рекомендованные в „Характеристиках“[8], годятся только на то, чтобы воспитывать трутней, и могут подготовить человека к глупым удовольствиям монастырской жизни или в лучшем случае сельского мирового судьи, но они никогда не сделают его пригодным к труду и усердию и не подвигнут его на великие свершения и опасные предприятия» (2, 298).
Критику Шефтсбери Мандевиль продолжил и во втором томе «Басни о пчелах». На страницах этой книги, где ведутся беседы о живописи, о понятии чести, об аристократии, прямо или косвенно, явно или неявно подвергаются критике взгляды Шефтсбери. А в заключительных словах шестого диалога Клеоменес (который чаще всего выражает мысли автора), отмечая, что идеи Шефтсбери о добрых и превосходных качествах человеческой природы были настолько же романтическими и химерическими, насколько они являлись красивыми и привлекательными, бросает ему новое обвинение. Он винит Шефтсбери в том, что тот, симпатизируя деизму, под видом разоблачения поповщины и суеверия нападал на саму Библию и, высмеивая некоторые места из Священного писания, «по-видимому, старался подкопать основания богооткровенной религии с целью утвердить на развалинах христианства языческую добродетель» (3, 2, 357). Конечно, позиция Мандевиля была менее уязвимой, чем та, которую занимал Шефтсбери. Если человеческая природа такова, как представлял ее Шефтсбери, то что остается на долю религии? Напротив, тот, кто считает эту природу порочной и греховной, допускает и необходимость искупления.
Время по-своему развело этих противников. «Можно говорить о „шефтсберианстве“ и „мандевилизме“ как двух линиях английского буржуазного просветительства. Речь идет, конечно, не просто о прямом влиянии того или другого из этих философов на их английских продолжателей. Шефтсбери и Мандевиль в перспективе общего исторического развития английского просветительства представляются лишь наиболее ранними и классическими выразителями двух различных воззрений на буржуазный прогресс, проявившихся в английском Просвещении»,— писала исследователь истории литературы А. А. Елистратова (14, 300).
ритикой воззрений Шефтсбери пронизан весь трактат «Исследование о природе общества». Вначале Мандевиль, прямо называя имя Шефтсбери, нападает на его основные положения, на идеал нравственно-прекрасного, на тезис о естественной доброте людей, их природной склонности к добродетели и заботе о благе общества. Но и далее, переходя к непосредственной теме своего сочинения, исследованию природы общества, Мандевиль постоянно имеет в виду Шефтсбери, его философскую рапсодию «Моралисты» (1709). Излагая и обосновывая свою концепцию, он не раз использует те же самые примеры, которые приводятся в «Моралистах», но уже встраивая их в систему доводов в пользу своей точки зрения. В этом противостоянии двух воззрений, Шефтсбери и Мандевиля, нас в данном случае будут интересовать те противоположные решения, которые получила у них проблема зла в мире.
Вопрос о зле, поднятый в религиозных спорах Реформации и Контрреформации, как метафизическая и моральная проблема живо интересовал многих мыслителей XVII и XVIII столетий. В Англии он был вновь поставлен епископом Уильямом Кингом в работе «О происхождении зла» (1702). В работе делалась попытка примирить существование зла, и в частности морального зла, с идеей божественного всемогущества и милосердия. Взгляды Кинга вызвали критику со стороны Пьера Бейля и Готфрида Лейбница. Позднее Лейбниц обстоятельно занялся этим вопросом в своей «Теодицее». Однако еще до Лейбница свой ответ на него дал Шефтсбери в философской рапсодии «Моралисты» — произведении, о котором Лейбниц впоследствии скажет, что он нашел в нем почти всю свою «Теодицею». Вопрос о значении зла — один из центральных вопросов и мандевилевского трактата «Исследование о природе общества». Весьма поучительна эволюция, которую претерпевает эта проблема. Постепенно она утрачивает свое откровенно теологическое содержание и уже у Шефтсбери выступает как метафизическая философская проблема, хотя и отмеченная печатью теологического происхождения. Наконец у Мандевиля она и вовсе обмирщается, переосмысливается в социально-экономических представлениях, и только тонкая искусственная нить еще кое-как связывает ее с догматом о грехопадении.
