Ознакомительная версия.
Князь П. А. Вяземский, вовсе не склонный к сентиментальности, большой скептик и человек с холодным сердцем, писал, однако, великому князю Михаилу Павловичу 14 февраля 1837 года: «Смерть обнаружила в характере Пушкина все, что было в нем доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Все, что было в ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям, обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями…»
Пушкин мужественно переносил физические страдания, пока лейб-медик Арендт не велел зачем-то сделать больному клизму. Она вызвала такие невыносимые боли, что даже Пушкин стал кричать, обливаясь холодным потом. Друзья боялись, что эти крики произведут ужасное впечатление на жену, но она как раз в это время заснула и не слышала этих страшных воплей. К утру боли утихли. Пушкин велел позвать Наталью Николаевну и простился с нею. Потом к нему принесли и привели полусонных детей. Он молча крестил их. Жуковский, Вяземский, Вьельгорский, Тургенев, почти не покидавшие квартиры больного, входили робко в кабинет, и Пушкин жал им руки. Потом он спросил, тут ли Карамзина. Ее не было. За нею послали, и она скоро приехала. «Благословите меня», — сказал он. Екатерина Андреевна исполнила его просьбу. Он поцеловал ее руку.
В два часа дня приехал доктор Даль. Он не отходил от постели Пушкина всю ночь с 28-го на 29-е число. В своей записке о смерти поэта Даль рассказывает о последних его часах: «Пушкин заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил. Пушкин положительно отвергал утешение наше и на слова мои: «Все мы надеемся, не отчаивайся и ты!» — отвечал: «Нет, мне здесь не житье; я умру, да видно уж так и надо!»
Раненый глотал кусочки льда. Ему зачем-то ставили пиявки. Он все выносил терпеливо. Только изредка он закидывал руки за голову и говорил: «Ах, какая тоска! Сердце изнывает!..» Вдруг неожиданно больной попросил, чтобы ему дали моченой морошки. Когда ее принесли, он сказал: «Позовите жену, пусть она меня покормит». Доктор Спасский привел Наталью Николаевну. Она стала на колени и с ложечки дала несколько ягодок умирающему. Он погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!»
Наталью Николаевну увели. В два часа дня Даль заметил, что пульс падает. Он вышел в соседнюю комнату, где сидели Вяземский, Жуковский, А. И. Тургенев и Вьельгорский, и сказал: «Отходит!»
Друзья вошли в кабинет. Умирающий в полусне говорил «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше…» Очнувшись, он попросил его приподнять. Когда Даль исполнил его просьбу, поэт раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Жизнь кончена». Даль недослышал и спросил тихо: «Что кончено?» Тогда он еще раз внятно повторил: «Жизнь кончена». Пушкин умер в 2 часа 45 минут дня 29 января 1837 года.
Самым значительным событием после восстания на Сенатской площади была смерть Пушкина. Никто не предвидел, что кончина поэта вызовет такое движение общественных сил, которые, казалось, спали крепким сном. Но вот они проснулись. Не дремали и враги. В те дни, когда умирал Пушкин, супруги Нессельроде не постыдились проводить время в обществе нидерландского посланника. Злейший враг Пушкина совещался с русским министром иностранных дел и с его супругою о том, как наилучшим образом выйти из затруднительного положения. Враги Пушкина так увлеклись своей подлой игрою, что не побрезговали двусмысленностью «диплома», задевающего косвенно и самого императора. Намек на то, что жена поэта — любовница царя, не мог быть терпим его величеством. Иные вещи можно делать, но говорить о них нельзя. Кроме того, этот Дантес-Геккерен, как выяснилось, являлся соперником Николая Павловича в отношении Натальи Николаевны. Все эти соображения вызвали гнев императора, и он понял, что в его интересах сделать вид, что он верит Наталье Николаевне, что все дело в притязаниях молодого кавалергарда и в «сводничестве» старика Геккерена. Чета Геккеренов, по мнению Николая Павловича, вела себя неприлично. Это мнение царя спутало карты увлекшихся интриганов. В письме к великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года, значит, через пять дней после смерти поэта, император дал событию свое истолкование. «Это происшествие, — писал царь, — возбудило тьму толков, наибольшей частью самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерена справедливо и заслужено: он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался на (?) сестре Пушкиной; тогда жена открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же и отказался от дуэли. Но должно ему было при том и оставаться — чего не вытерпел…»
Николай Павлович не упоминает только об одном факте, что «не вытерпел» Пушкин как раз после какого-то откровенного разговора с царем 25 января. Николаю Павловичу выгодно было не углубляться в мотивы, понудившие Пушкина броситься под пистолет случайного и ничтожного врага. Царю выгодно было принять версию, изложенную в последнем письме поэта к Геккерену. Николай Павлович не одобрял формы письма, но нисколько не сомневался, по-видимому, в причастности Геккерена к анонимному пасквилю. Неважно, чья рука писала «диплом» — П. В. Долгорукова или какого-нибудь другого великосветского развратника, — важно то, что Геккерен и Нессельроде внушили какому-то негодяю эту затею. Свое письмо к брату Николай Павлович заключает следующей фразой: «Дантес под судом, равно как Данзас, секундант Пушкина; и кончится по законам; и кажется, каналья Геккерен отсюда выбудет…»Геккерен прилагал немалые усилия, чтобы остаться в России, но царь был тверд в своем решении. Он даже не дал ему прощальной аудиенции и только пожаловал ему «табакерку», что означало на условном языке придворно-дипломатического мира желание монарха не видеть больше Геккерена в качестве представителя Нидерландского королевства. Разжалованный Дантес был выслан с фельдъегерем за границу. Так поплатились за свою неосторожную интригу друзья Марьи Дмитриевны Нессельроде, но сама графиня и ее супруг остались неприкосновенными, хотя она не скрывала симпатий к барону Геккерену даже в самые последние дни, когда светское общество, считаясь с мнением царя, проявило к знатному интригану некоторую холодность.
Ознакомительная версия.
