CNN ведет прямой репортаж по телевидению. Теперь получается, что сначала мы слышим реальный выстрел, потом его эхом воспроизводит ТВ.
Темнеет. Радио настойчиво предупреждает жителей нашего дома, что к окнам подходить крайне опасно. В соседнем подъезде шальная пуля попала в окно кухни, пробила холодильник.
Тем не менее настырный Пашка ползком пробирается к телевизору и записывает-таки своего вожделенного «Бетховена».
Спать детей укладываю в коридоре: опасность очевидна, трассирующие пули так и летают мимо окон. Кому-то явно очень не хочется выпускать оружие из рук.
Уснувший наконец после дня, полного ранообразных впечатлений, Пашка вдруг во сне начинает истошно кричать:
— Не надо! Не надо!
Так из него, расслабленного сном, выходил ужас пережитого.
Еле успокоили. На следующий день он затемпературил, без кашля, насморка. Только горел.
Участковая врач вздыхала: «Ну, что мне с вами со всеми беднягами делать? Невроз. Весь дом болеет, все дети с неврозом».
У Пашки с тех пор дрожат пальцы. Даже когда совершенно спокоен. Сами по себе.
Последствия политики…
На этот раз все кончилось обыденнее, чем два года назад: траур по погибшим не объявляли, количество жертв и считать не стали, расследование закрыли.
Но стрелять руководителю явно очень понравилось.
Лучше не вспоминать.
Но не забыть, как смотрела я через год, в сентябре 94-го, репортаж о выводе наших войск из Германии.
— Калинка моя, — притоптывал в бесстыдстве пьяного куража защитник национальной демократии.
Я заплакала и плюнула в телевизор. Мне, главное, хотелось, чтобы никто из фронтовиков этого репортажа никогда не видел. Пусть бы у всех телевизоры разом поломались, что ли…
Но отец видел.
— Лучше было бы до этого не дожить, — только и сказал.
Мы все боялись голода и запасались, как могли и чем могли. Вся наша просторная кладовка была уставлена коробками, в которых до поры до времени хранились макаронные изделия и всевозможные крупы. Это — НЗ, неприкосновенный запас. Начнется голод, а у нас все есть!
Еще у нас хранились консервы с тушенкой (китайской и немецкой). Из нее во время голода можно было варить сытный суп и заправлять его вермишелью из наших же запасов. Просто так к стратегическим запасам притрагиваться запрещалось. Да и зачем? Пока голод не начался, можно было худо-бедно пропитаться тем, что пока еще есть в магазинах.
В нашем доме затеяли капитальный ремонт. Как раз вовремя. Чтоб ни дня без релакса. Пришли, сняли батареи, просверлили дырки в потолках и в полах, протянули через них новые трубы. Дырки не закрыли. Батареи не поставили. Всему свое время.
Прошла весна. Настало лето. Осень наступила.
Где батареи? Нет батарей!
А постепенно холодает. Мы уже, чтобы согреться, собираемся вечерами на кухне и включаем газ. Помогает плохо.
Наконец написали челобитную, стали надоедать депутатам. Батареи поставили. Ну, заживем сейчас долго и счастливо.
А тут дочка мне говорит:
— Мама, у нас мыши!
Я не хочу ей верить, потому и не верю:
— Не может быть!
Но поверить пришлось. Мыши нападали через те самые дыры, которые все еще оставались в потолках. Дыры мы срочно закрыли — ценой нескольких бутылок водки. Все! Нет дыр. А мыши — есть! И какие! Важные, толстые. Расхаживают по коридору, когда сидишь там в кресле и по телефону разговариваешь. Идут мимо, ничего не боясь. И, судя по толщине, все беременные!
Олька вызвала отравительниц из санэпидемстанции. Они явились и разложили повсюду яд в кулечках. Начался мор мышиного царства. Сколько же их развелось за это время!
Наконец уморили всех мышей. Нету больше.
И захотелось мне сделать генеральную уборку, чтобы ни следа, ни духа от мышей не осталось. Убираем все, чистим, пылесосим. Наконец дошла очередь до кладовки. И тут нас ждал сюрприз. Ни в одной коробке (а они стояли с пола до потолка) не осталось и следа от наших запасов. Мышиные какашки — да, были. Крупы и макароны исчезли полностью. Вот чем питались мыши! И жили припеваючи!
Так что же это получается? Мы работали и добывали (с большим трудом!!! и с потерей времени) вкусняшки для мышей!
Вот он, смысл накопительства!
Ведь знали, знали Евангелие: «Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц» (Лк. 12:24)
Но запасались…
Кстати, с тушенкой тоже произошел неожиданный казус.
Однажды к нам должны были заглянуть гости, я поставила тесто для пирогов и решила, что один пирог сделаю с яблоками, один с луком, а один — гулять так гулять — с тушенкой.
— Сынок, залезь, пожалуйста, в ящик на холодильник, достань пару баночек тушенки.
У нас в коридоре стоял второй, резервный холодильник для припасов. А на нем громоздилась коробка, набитая банками с тушенкой.
Сын подставил стул и потянулся к коробке. Через мгновение донеслось:
— Странно, мам. Похоже, нет у нас тушенки.
— Мыши съели? — пошутила я.
— Кто-то съел. Не мыши, — ответил сын, легко снимая с холодильника огромную коробку.
Силачом стал. Я ее даже подвинуть не могла, а он — как перышко подхватил и спрыгнул со стула.
Мы заглянули в нее: коробка была полна пустыми банками от тушенки! Аккуратно открытые банки, дочиста опустошенные.
Это, конечно, не мыши ухитрились.
Это Артемий Октябревич, любивший ночью выпить и закусить, вставал и наслаждался в тишине и покое…
Говорить тут было не о чем. Выбросили на помойку эту коробку с банками и закрыли тему любого накопительства раз и навсегда.
Голод так голод.
И все-таки больше я не смогла. Ровно двадцать лет прожила я с мужем и много интересного повидала на своем веку. Я была совершенно опустошена, лишена сил. Подвигов по спасению ближнего своего мне хватило, казалось, на всю оставшуюся жизнь.
Поиски, обзванивание больниц и моргов, звонки с угрозами…
Не буду вдаваться в подробности, ибо то, что я уже рассказала, хоть и не подробности, а мелкие детали, но вполне может служить объяснением моего решения.
Судья нас не развела. Трое детей и 20 лет вместе! Дала подумать три месяца.
— Вы останетесь с мужем, если он за эти три месяца будет вести себя безукоризненно? — спросила она.
— Конечно, — ответила я.
— Обещаю, — дал слово муж.
Понятное дело, он был хозяином своего слова: сам дал, сам взял назад.
Ничего не изменилось.
Третьего октября 1994 года наш развод состоялся.
— Ты, конечно, не разрешишь мне видеться с детьми? — спросил муж.
