еврея, про такие дела, брат, любовь,
Я спел ей «Hoochie Coochie Man», а потом
Один раз еще про еврея, затем о любви.
Я затянул было про чай, но тут она сказала мне:
«Слышь, парень, погоди».
У нас заглох мотор, и я вылез из коляски.
Воцарилась тишина, и все стало как в сказке:
Поля, леса, небо и ручей.
Ты вытащила фляжку, открыла
и сказала мне: «На, парень, пей».
И пока я кирял, ты разбиралась с мотором,
Но он не заводился — он решил нас взять измором,
А во фляжке был спирт, и я нажрался так, что чуть не упал.
А ты сказала: «Извини, браток, но это не Harley, а “Урал”».
Я воскликнул: «Валентина, да мне насрать на Harley Davidson.
Конечно, спору нет, и мы не будем с ними мериться,
Но если хочешь, то я могу слабать тебе блюз.
Не обращай внимания на то, если я вдруг лажанусь».
Я играл часа два, а ты возилась со сцеплением,
И вдруг свершилось чудо, и я без промедления
Забрался в коляску, и мы понеслись.
Да так, что ты едва успела крикнуть мне: «Милый, держись!»
О, гони! Гони, Валентина,
Гони! У тебя кайф, а не машина.
Гони! Ты видишь, Валя, я совсем не боюсь,
И мы будем свободны пока звучит мой «Ural Biker Blues»!
Я подобно собаке... (С. Чиграков)
Я подобно собаке сидел под твоими дверями,
Я не пил, я не ел — мне хотелось лишь выть на луну.
А внизу лежал город, доставший своими огнями,
Проглотивший тебя совершенно одну.
Твой брат-алкоголик стрельнул у меня на похмелье —
Я отдал ему все, что в карманах, — лишь бы только отстал.
У соседей напротив идет третий день день рожденья,
А может быть, свадьба, а может — семейный скандал.
Беспрестанно работает лифт, да только все мимо кассы...
Для него твой последний этаж, видно, словно Монблан,
С занесенной метелью заброшенной лыжною трассой,
Где на финише — я, угодивший в капкан...
Я сижу под твоими дверями и слушаю крышу,
День прошел, за собой приведя негатив.
Спать давно улеглись кошки, люди и мыши.
Я хочу быть с тобою, пока я еще жив!
Я выгрызу вены себе, если что-то случится,
Я напьюсь своей собственной крови, а после — вина,
В этом городе сраном прикольные разные лица,
Только вот, знаешь, мне не хватает тебя...
Я подобно собаке...
Я подобен собаке...
Дорожная № 2 (С. Чиграков)
Сходятся-расходятся, как пути на станции,
Шпалами да рельсами — аж в глазах рябит...
Проводница милая, выдай мне квитанцию
О том, что если ехал я, то ехал не в кредит.
Сядем у окошечка в на колесах горенке —
За полночь, так за полночь! — будем пить твой чай.
У меня с гитарою две бутылки красного,
Якобы случайно, как бы невзначай.
Выпьем мы по соточке, тут и познакомимся:
Мне на Оль всю жизнь везло, ну а я — Сергей.
Струны плачут новые, деревца дубовые
Проплывают за окном — пой, да не робей!
А через две станции — всё, хана! — приехали,
Для тебя здесь дом родной, а мне — как первый снег...
Проводница Оленька, с шутками да смехами
Мы с тобой прощаемся, и, может быть, навек.
Сходятся-расходятся, тут же снова женятся.
Новыми афишами хвалится забор.
Что-то там забудется, что-то перемелется,
Ночь, купе, вино да чай, душевный разговор...
А жизнь, как зебра полосатая — юность волосатая,
Да наколка на руке с именем любви...
Сколько будет мне дорог, где найду я свой порог —
Знает ветер в поле, только он всегда молчит...
Рождён, чтобы бежать (С. Чиграков)
Таков был тотем... В шесть или в семь,
В среду ли в пять — он вышел из дома,
Открыв свой вигвам навстречу ветрам,
Путь свой начав со знакомого склона.
Когда падал снег, он использовал бег,
Если шел дождь — снимал мокасины.
Он шел лишь вперед, а где и что ждет,
Так ли уж важно в двадцать лет с половиной?
Припев:
Он был рожден, чтобы бежать.
Он был рожден, чтобы бежать...
Он шел наугад, он был всему рад —
Почти Форрест Гамп из известной картины.
Легкий как тень, Быстрый Олень
Проводил его как-то до Великой Равнины.
И Одинокий Бизон был очень смущен,
Но сожительство с ним продолжалось недолго.
Птицы поют, ноги бегут —
Вот-вот гляди, да и покажется Волга.
И все б ничего, если б не скво,
Та, что увязалась возле самой границы.
Ее бы прогнать, да стало холодно спать,
И к тому ж, она могла бы еще пригодиться.
«А она недурна!» — отметил он про себя,
И вдруг, внезапно разозлившись, плеснул себе виски.
Рассвет впереди и надо идти,
Но она так спала — она была очень близко...
«Так, черт возьми, да! Так, черт возьми, нет!
Я стал таким сентиментальным за последнее время!
И, может быть, я — это дом и семья,
Пускание корней, драгоценное семя...
Так откуда ты, скво?! Секи, еще не рассвело,
А я уже позабыл, что есть на свете дороги...»
...Он заглянул ей в лицо, поправил яйцо,
Потом с тоской огляделся — и сломал себе ноги...
