— С радостью, ортопедия — это же моя специальность.
И я начал работу лете и спокойней. Положение моё улучшилось: резидент второго года, почти руководитель научной лаборатории, консультант в поликлинике. На дежурствах я уже не был самым младшим и не бегал на побегушках.
Но, скрепя переболевшее сердце, к операционному столу я больше не становился — мой многолетний хирургический энтузиазм я с горечью погасил в своей душе навсегда.
(Тогда я так считал. Но говорят: человек предполагает, а Господь — или другие силы? — располагает. Мне ещё предстояло вернуться к операционному столу, освоить новые операции и достичь в них международного успеха.)
В госпитале у меня со всеми образовались спокойные отношения, национальные группировки меня не задевали. И всё чаще меня просили консультировать ортопедических больных: я делился опытом с молодыми резидентами. Возможно, наш госпиталь был из худших, но для меня он был единственный. Я стал просто отбрасывать из своего поля зрения всё отрицательное, закрывать на это глаза. Теперь я концентрировал внимание только на положительном: на богатом опыте многих докторов, на передовой технике обследования, на хороших результатах лечения.
После сильной бури всегда приятно расслабиться на безветрии. И вот впервые мы с Ириной смогли начать собирать деньги, чтобы огородить себя от возможных прорывов на случай моей новой болезни или перерывов в работе. За Ириной её рабочее место было закреплено прочно, ей дали должность, равную советскому старшему научному сотруднику, и соответственно выросла её зарплата.
Пока что Ирина сумела собрать около ста тысяч, в Америке это небольшая сумма. Я никогда финансами не интересовался — зарабатывал и передавал всё в её бразды правления. Ирина была «министром финансов». Министерство пока весьма скромное, но она вела его очень серьёзно: изучала литературу по финансовым вопросам, читала разные книги, брошюры и статьи, смотрела по телевидению все финансовые передачи.
Этому скучному для меня занятию Ирина три года посвящала все вечера. Она в шутку говорила:
— В Москве я читала романы, а здесь — только пособия по финансам.
Ирина не держала деньги в банке, а вкладывала в ценные бумаги под высокие проценты. Правила и тонкости этих вложений она изучила как таблицу умножения. Мы почувствовали себя в небольшой безопасности. Теперь даже нудные приставания Ховарда нас больше не волновали. Он продолжал писать то угрожающие, то жалобные письма, снизил запрос до пяти тысяч, потом до трёх. В конце концов он пропал из моего поля зрения. Наверное, понял, что мне было вредно пить у него так много кофе…
И пришёл, наконец, ко мне счастливый и волнительный миг. Позвонила литературный агент Джойс:
— Владимир, «Русский доктор» назначен к выходу из печати!
Почти пять лет горьких моих размышлений, разочарований и ожиданий. Не я, конечно, первый автор, вынужденный биться за свою идею. Но большая и редкая честь опубликовать в Америке книгу воспоминаний о своей русской жизни. Сколько же у меня было споров с Ириной — как вначале она была против того, чтобы я отвлекался на писание и привлекал к себе внимание, особенно русской иммиграции. Теперь она тоже ждала публикации и радовалась со мной.
Джойс звонила мне чуть ли не каждый день и сообщала всё новые приятные сведения:
— Владимир, на твою книгу поступили запросы из Англии и Японии, они просят разрешения опубликовать её там.
— Владимир, History Book Club — клуб исторических книг — включил «Русского доктора» в свой список и берётся распространять по всем англоязычным странам!
— Владимир, твой «Русский доктор» будет выходить в Австралии и Южной Африке.
— Владимир, Ричард Мэрек предлагает немедленный контракт на твою вторую книгу. Как ты её назовёшь? «Цена Свободы»? Хорошо! Я составляю проект договора.
Но для моего торжества самый большой престиж был — показать книгу Ирине. Я готовился принести первые экземпляры домой, как вносят новорождённого. Взять в первый раз в руки свою опубликованную книгу почти так же приятно, как взять в первый раз на руки своего ребёнка. Когда я привёз домой первые три экземпляра, Ирина была ещё на работе. Я лёг на кровать и положил книги рядом — как детей. И так же, как родитель любуется младенцем, я любовался на красивую суперобложку.
Как в Америке прекрасно издают книги! И моя была хороша: на лицевой стороне суперобложки цвета бордо крупными белыми буквами RUSSIAN DOCTOR, с подзаголовком «Жизнь хирурга в современной России и почему он решил уехать» (подзаголовок дал Мэрек), в квадрате моя погрудная фотография в профиль, во врачебном халате и со стетоскопом, сделанная, когда я был профессором в Москве; внизу крупными буквами VLADIMIR GOLYAKHOVSKY. На обороте суперобложки мой домашний погрудный портрет в Москве и первые строчки из вступления: «Американцы думают, что все русские — коммунисты, а русские думают, что все американцы — миллионеры. Ни те ни другие ничего не знают друг о друге». Внутри книги много фотографий из семейной и профессиональной жизни, но главное — 312 страниц выстраданного мной текста, чётко напечатанного на плотной бумаге. Такая книга может быть только мечтой пишущего человека.
Милая моя Ирина с порога заметила книги, кинулась к этим «моим младенцам» и тоже стала их ласково перелистывать. Улыбаясь, мы молча взглядывали друг на друга — объяснения были не нужны.
Всем я был доволен, кроме высокой цены — $17,95. В Америке книги дорогие, вместе с 8,5 % налога на продажу моя стоила почти $20. Правда, клуб исторических книг продавал для своих членов на 20 % дешевле, и библиотеки городов и университетов имели такую же скидку. Но меня смущало, что мало людей захотят заплатить двадцать долларов за книгу никому не известного русского автора, да ещё и на не такую уж популярную тему, как русская медицина. По статистике, в Америке книги читают около 5 % людей, из них большинство любят простое чтиво — романы про преступления и секс. На мою книгу вряд ли найдётся и полпроцента читателей. Но и это могло бы составить двести тысяч людей. Так, по крайней мере, я надеялся. Заработок автора зависит от числа проданных экземпляров, в Америке фиксированных тиражей нет — печатают столько, сколько магазины запрашивают.
Мне не терпелось увидеть свою книгу в продаже, и мы решили вечером поехать в один-два книжных магазина в центре Манхэттена, посмотреть, как моя книга выставлена на витринах. Обычно популярные издания сразу пачками выставляются под стекло витрин, привлекая внимание покупателей. Мы остановились перед витриной большого магазина «Doubleday» на Пятой авеню — книги моей нет! Ладно, не такой я знаменитый писатель, чтобы меня выставили на витрине, посмотрим, что внутри? При входе стоят полки специально для новых изданий, тоже для привлечения покупателей. Обошли их все — нет! Что за чертовщина? Я остановил одного из работников:
