Алексей Ермолов - Записки русского генерала

Сравнительно редко упоминаемый в реляциях Ермолов скоро стал любимцем войск и кумиром для молодых офицеров [и рыцарем без страха для народа]. Кутузов отдавал ему в этом должную справедливость, любил его и посылал часто туда, где горячее. Однажды, окруженный своим штабом, Кутузов смотрел с высоты на отступление французов. Глядя на Ермолова, который, по выражению современника, как гнев небесный мчался за неприятелем, фельдмаршал не без удовольствия указал на него окружающим.

– Этому орлу я еще полета не даю, – проговорил старик.

Подвиги Алексея Петровича стали достоянием устных рассказов и молва сделала [для него гораздо более, чем бы официальныя реляции и похвала главнокомандующего. Редко упоминаемый в донесениях Ермолов являлся как бы преследуемый несправедливостью и вместе с тем] его представителем славы русского народа. [Когда многие обратились к отцу Ермолова выслать портрет сына, то старик удивился этому.

«Подвигов героя вашего, – писал он одному из желавших иметь портрет, – не видал я ни разу ни в реляциях, ни в газетах, которыя наполнены генералами Винценгероде, Тетенборном, Бенкендорфом и проч., не надеюсь чтобы много было охотников разбирать оные портреты».[185]]

Если, с одной стороны, Ермолов был популярен в армии и имел поклонников, то, с другой, высшее командование недолюбливало его за язык, неудержимый до колкости. Сам Алексей Петрович сознавал свой недостаток. Главнокомандующий[186], говорит он, [часто] терпеливо выслушивал мое возражение, но я заметил, что он часто удивлялся, как я, дожив до лет моих, не перестал быть Кандитом[187].

[Он высказывал малое сочувствие к партии, во главе которой стояли Барклай, Витгенштейн и многие другие.] Характеризуя в начале войны штаб Барклая, Ермолов говорил: «здесь все немцы, один русский, да и тот Безродный»[188].

Однажды, во время Отечественной войны, Ермолову, как начальнику штаба, пришлось сформировать легкий отряд. Он назначил генерала Шевича начальником отряда, в состав котораго вошли казаки, бывшие под начальством генерала Краснова.

Шевич оказался моложе Краснова[189], и атаман Платов, вступаясь за своего подчиненнаго, просил Ермолова разъяснить ему: давно ли старшего отдают под команду младшего и притом в чужия войска? Как чужия? – спрашивал Ермолов. Разве вы, казаки, считаете себя только союзниками русского царя, а не его подданными? – Казаки обиделись, и правитель дел атамана предлагал[190] возражать Ермолову.

«Оставь его в покое, – отвечал Платов, – ты его не знаешь: он в состоянии с нами сделать то, что приведет наших казаков в сокрушение».

Правда, что казакам тягаться с Ермоловым было не под силу. Будучи тверд в своем слове и неизменен в решении, он всегда доводил начатое им дело до конца. Император Александр, сроднившийся с своею победною армиею, знал Ермолова со всеми его достоинствами и недостатками. Оценив вполне высокие его качества, император избрал его главнокомандующим на Кавказ и послал в Персию.

Назначение это вполне удовлетворяло самолюбию Ермолова. «Достиг я моей цели, – пишет он в одном из своих писем, – и мог ли я предвидеть, что таково будет по службе моей назначение?» И действительно, на 39-м году, в лучшую пору жизни, он был призван к самостоятельной деятельности и мог развернуть свои силы и способности.

Значительные территориальные приобретения, сделанные Россиею по Гюлистанскому трактату 12 октября 1813 г., требовали энергичной деятельности по устройству вновь присоединеннаго края и сохранения дружественных отношений с Персиею, принужденною силою обстоятельств уступить России часть своих владений. Подписывая трактат, шах не терял еще надежды, что при предстоявшем разграничении император Александр, по своему великодушию согласится возвратить Персии часть потеряннаго.

Государь предоставил решение этого вопроса Ермолову, но предупреждал, что поступки и поведение его должны клониться к тому только, чтобы укрепить дружбу между двумя державами и ни в каком случае не нарушить ея. Зная заносчивость персиян и характер Ермолова, Император советовал ему строго следовать персидскому этикету.

«В азиатском церемониале, – писал Государь, – заключается много таких вещей, которые по своей необыкновенности часто кажутся для европейцев неприличными; в таковых случаях будьте вообще сговорчивы, ибо нетрудно различить то, что относится просто к обычаям, от таких вещей, кои можно почесть за унижение».

Ермолов не вполне последовал воле императора, хотя и остался победителем персидских претензий и требований. Первый вопрос, который встретил Ермолова по прибытии в Тавриз, был вопрос о красных чулках, без которых [до сих пор] не обходилась ни одна аудиенция у наследника персидскаго престола. По обычаю, в комнату наследника нельзя было войти в сапогах, но необходимо было снимать их и надевать красные чулки.

Этикету этому следовали беспрекословно все послы европейских держав, но Ермолов не соглашался надевать чулки. Ему заметили, что еще недавно посланный Наполеоном генерал Гардан[191] исполнил это требование. «После красного колпака вольности[192], – отвечал Ермолов, – ему не трудно было надевать и красные чулки».

Видя несговорчивость русского посла и в то же время не желая нарушать установившегося придворного этикета, Аббас-Мирза решился принять посла не у себя в комнате, а перед домом, на каменном помосте внутреннего двора. Посольству[193] пришлось пройти несколько узких и темных коридоров и грязных дворов, прежде чем явиться перед наследником. При приближении к месту аудиенции, шедшие впереди церемониймейстеры и адъютанты принца начали постепенно снимать свои туфли и кланяться почти до земли.

«Не останавливаясь, – говорит Ермолов, – продолжили мы идти далее, на средине двора они догнали нас и опять начали поклоны, но уже не столь продолжительные, ибо сняв туфли, нет уже обыкновения снимать что-либо более [знатнейшие туфли могут, однако же, доходить до средины двора, но ни одна предела сего не переступает]».

Аудиенция заключалась в простой передаче грамоты, в которой император Александр выражал желание сохранить дружбу с Персиею. Из Тавриза Ермолов думал ехать как можно скорее в Тегеран для представления шаху, но его задерживали на каждом шагу. Нежелание русского посла подчиняться этикету и незнание данных ему полномочий ставило персидское правительство в затруднительное положение.

Все еще надеясь выговорить уступку хотя части потерянных владений, тегеранский двор подсылал к Ермолову разных лиц, чтобы выведать мысли посла и полномочия, ему данные. Из всех переговоров персияне должны были заключить, что Россия не согласится ни на какие уступки, и тогда они решили не задерживать посла и предложили ему прибыть в Султанию[194], куда с наступлением жаров шах обыкновенно приезжал и проводил лето.